После исчезновения евреев об их судьбе, однако, не забыли. Там и тут в Польше и на Украине в 1941 и 1942 гг. собирались целые толпы посмотреть на ловлю евреев и поживиться остававшейся после них собственностью, но убийство евреев вскоре превратилось в эталон мер и весов при оценке перспектив всех прочих народов. Осенью 1942 г. эсэсовские отряды вернулись в район Замосци для очистки его от поляков и «германизации» округи, где моментально разнеслись слухи о предстоящей отправке поляков в газовые камеры Белжеца или Треблинки, через которые всего несколько месяцев назад прошли евреи. В городах Украины боялись того же. Во время вступления немцев в Киев в сентябре 1941 г. и начала его оккупации мало кто выражал сочувствие или оказывал помощь евреям, отправлявшимся в последний путь к оврагам Бабьего Яра. В апреле 1942 г. в условиях плотной немецкой продовольственной блокады города местная учительница задавала вопрос дневнику: «Что же делать людям, как жить? Возможно, они хотят уморить нас медленной смертью. Очевидно, не удобно всех пострелять». К началу осени, через год после установления немецкого правления, Л. Нартова записывала в тетради своей хроники разговоры киевлян: «Сначала евреев кончили, а над нами издеваются целый год, уничтожают ежедневно десятками, губят медленной смертью»
[585]
[586].
В то время как географические карты Европы в классах немецких школ от Атлантики до Каспийского моря покрывали значки со свастикой, выражения триумфального восторга в рейхе сдерживала хроническая нехватка продовольствия. К концу зимы 1941/42 г. никакие реквизиции, запланированные Бакке на оккупированной территории Европы, не спасали немецкое гражданское население от нужды. 6 апреля 1942 г. нормы отпуска подверглись резкому урезанию, причем по всем категориям товаров. Для нацистского руководства, проводившего прямую связь между «брюквенной зимой» 1916/17 г. и «ножом в спину» ноября 1918 г., подобные меры представлялись крайне нежелательными. Не прошло и недели, как информаторы СД подтвердили факт сильнейшего воздействия мер на моральный дух гражданских лиц, зафиксировав наибольший спад настроений в рейхе с самого начала войны.
Как предупреждала СД, в главных городах «положение со снабжением продовольствием» дало толчок высказыванию «весьма критических и скептических взглядов на будущее». Нет никакого сомнения что, несмотря на недели предшествовавших непопулярной мере утечек информации и слухов, психологический шок заслуживал права называться беспрецедентным. Зимой 1941/42 г. перебои с топливом, закрытие школ и ношение в помещении для тепла одежды в несколько слоев – все то, что так тревожило людей в первую зиму войны, – превратились в норму жизни даже для преуспевающей семьи врача, например для тех же Паулюсов в Пфорцхайме. Снижение норм рационирования порождало, само собой, и испуг иного рода
[587].
Одним росчерком пера недельную норму хлеба уменьшили на 250 граммов. Считалось, что картофель и другие содержащие углеводы продукты как-то восполнят потерю, но снижение белков и жиров носило еще более радикальный характер. Недельная норма мяса упала на 25 % для всех, кроме занятых на «очень тяжелом труде». Для категории «нормального потребления», включавшей в себя домохозяек, пенсионеров и «белых воротничков», вместо 400 граммов в неделю полагалось только 300. Несмотря на все усилия СМИ, призванных подчеркивать положительные отличия от Первой мировой войны и особенно упиравших на сохранение без изменения норм для беременных женщин, кормящих матерей и детей, домохозяйки по всей Германии в голос сетовали, что не знают, как прокормить потомство
[588].
Хотя нормы никогда не падали до катастрофических уровней Первой мировой, а система в большинстве областей продолжала функционировать до самого конца, ничто не могло заставить немцев отказаться от проведения неприятных сравнений. Уже очень скоро бюро СД в Рурском бассейне предупреждало в рапорте: «На предприятиях негативные настроения растут еще сильнее, чем отмечалось в 1918 г.». В других местах рабочие, как доносили информаторы, не стеснялись вслух рассуждать о последствиях урезания норм для качества труда, что грозило замедлением темпов выпуска продукции. Во второй половине 1942 г. самым драматичным образом усилились меры противодействия прогулам и прочим нарушениям трудовой дисциплины. Дефицит вынуждал женщин затрачивать больше времени на стояние в очередях у магазинов, и работодатели очень жаловались на ненадежность немецких работниц. Некоторые благонамеренные призывы и почины вроде кампании, развернутой в Вюртемберге Торговой ассоциацией молока и жиров, по сбору желудей и производства в частном порядке растительного масла тоже служили людям напоминанием о прелестях предыдущей войны
[589].
Коль скоро потребители регистрировались для получения пайков в отдельных бакалейных и мясных лавках, они не могли покупать произвольно. В результате, особенно в городах Рейнской области и Рура, очереди выстраивались уже с раннего утра – по разным данным, с 6 или 5 часов, а иной раз даже с 2 ночи. Иногда в очереди вставали и посланные приглядывать в них за порядком полицейские, стремясь успеть приобрести особенно редко появлявшиеся продукты, например рыбу. В августе 1942 г. вожак нацистской партийной ячейки из города Кастроп-Рауксель предупреждал: «Если продажа овощей и тому подобных товаров будет вестись так, как она ведется до сих пор, есть опасность, что в один прекрасный день женщины совершенно выйдут из-под контроля с самыми скверными последствиями». В отличие от мятежных горожан, взрывавшихся продовольственными бунтами в Париже, немцы предпочитали источать недовольство в завистливом шипении и жалобах на окружающих, озабоченные тем, как бы соседи не обскакали их через нарушение каких-нибудь правил и постановлений
[590].
Задолго до вступления в силу указов об ограничении норм снабжения война уже утратила свой блеск. В Германии, как и в Британии, постепенное исчезновение из привычного набора продуктов мяса, молока, яиц, свежих овощей и фруктов вело к их замещению в качестве источников энергии хлебом и картофелем, до тех пор пока последние не заняли 90 % дневного потребления. Качество хлеба тоже падало. В Британии переход от белого хлеба к сортам с добавками позволил улучшить положение с питанием. В Германии, где традиционно выпекался более качественный хлеб, разница оказывалась куда более очевидной. К апрелю 1942 г. практически все отходы мукомольного процесса включались в состав получаемого продукта, к тому же при росте доли овсяной, ржаной и картофельной муки. Тесто содержало значительно больше жидкости, что давало экономию муки без снижения массы буханки. Скоро люди начали жаловаться на трудности с пищеварением, особенно на юге, где испокон веков потребляли больше пшеничного, чем ржаного хлеба. Шло замещение жиров, белков и витаминов крахмалом, и рост его доли имел как физиологические, так и психологические последствия. Исследователи в области здоровья подсчитали, что в первые годы войны городские жители израсходовали подкожные жировые запасы в организмах. Без возмещения потерь в жирах и жизненно важных минералах основанное на крахмале питание не давало человеку продолжительного ощущения сытости. Официальное «варенье из четырех фруктов» содержало все больше ревеня, тыквы и зеленых помидоров – как средство восполнения исчезнувших или стремительно и безвозвратно исчезавших фруктов. Минимальный порог содержания жира в молоке, масле и маргарине тоже опустился
[591].
