Поглощенные работой по вылавливанию и наказанию таких нарушителей, чиновники гестапо заводили дела и проводили детальные расследования, допрашивая местных жителей в ходе длительных разбирательств, которые часто начинались с пустых наветов, а иной раз ими на поверку и оказывались. Никто не застрахован от злых пересудов. В одном случае французская бригада стекольщиков вставляла окна в доме в Эссене, переходя из квартиры в квартиру, и, как с усталым раздражением заключил офицер гестапо после трудоемкой проверки: «По всей видимости, данное дело не более чем пример соседских сплетен, вызванных тем, что не все квартиры ремонтировались одновременно». Когда в 1942 г. бомбежки британских ВВС участились, подобные бригады стекольщиков не сидели без работы – их посылали из города в город, где они без устали вставляли стекла и чинили крыши. Во многих доносах в гестапо фигурировали те или иные мелкие подношения вроде булочек, чая, соленой капусты, а иногда каких-либо предметов одежды; порой просто кто-нибудь оказывал услугу рабочим, вскипятив им воды для заваривания кофе. В подобных случаях французские стекольщики попросту следовали сложившимся у немцев во время войны обычаям, когда профессионалы предпочитали брать за работу хоть частично натуральными продуктами
[616].
В городках и городах побольше внимание властей привлекали и французские и бельгийские работницы. В Штутгарте государственный обвинитель жаловался, что они ведут себя грубо и оскорбительно по отношению к немкам из Союза немецких девушек и проводят слишком много времени в кафе, барах и кинотеатрах. В Ульме отмечалось «оживленное движение», а в Реттингене местный функционер неприятно поражался тем, что немецкие солдаты из расположенных в городке казарм «обнимаются и целуются с француженками при свете дня». Партийный вожак открыто призывал немцев поддерживать «расовую сознательность» и честь. Полиция обнаружила, что четыре юнца регулярно встречались с несколькими француженками в домике для лыжников неподалеку от Штутгарта, но предъявить хоть что-то удалось только трем, еще не достигшим возраста 18 лет и тем самым нарушавшим комендантский час для несовершеннолетних. Самому старшему, которому уже исполнилось 18, вообще ничего не удалось вменить, поскольку, как горько сетовал обвинитель, «за половую связь с работающими в стране иностранками, даже если они гражданки вражеского государства и налицо значительный публичный афронт, к ответственности не привлечешь»
[617].
В случае с женщинами с востока все было иначе. Вскоре после того, как в июне 1942 г. немцы заняли Новочеркасск, местный чиновник посетил дом Антонины Михайловны с целью регистрации ее семейства. Скоро немец вернулся и забрал ее, тогда 17-летнюю девушку, с собой, дав ей лишь несколько минут на сборы и прощание с родителями, после чего она очутилась в колонне, направлявшейся в Ростов-на-Дону под лучами палящего южного солнца; рядом шли старшие из местных, немцы с винтовками и сторожевыми собаками. В Ростове их загнали в грязные товарные вагоны, где раньше возили свиней, и отправили в Польшу. В ходе «дезинфекции» на одной из остановок Антонину и других девушек раздели догола и окатывали водой, а «тем временем мужчины ходили туда-сюда и смеялись». Другая девушка, Мария Кузнецова, рассказывала схожую историю о прибытии ее эшелона в Мюнхен. После душа, куда девушек затолкали силком, их посадили и обрили. «Мы были молодые, невинные, а там всюду ходили мужчины, мы плакали и выли, но это никак не помогало»
[618].
Обеих девушек определили в металлообрабатывающую фирму Карлсдорф в Штирии, поставлявшую продукцию для военной промышленности. АО Лапп-Финце представляло собой среднее по размерам предприятие со штатом 820 человек, в том числе 89 «восточных рабочих» и британских военнопленных, 80 хорватов и 15 французских гражданских лиц. Каждая из национальных групп размещалась отдельно: одни в городке, другие в бараках на территории производственного комплекса. Причем только три барака, отведенные специально для восточных рабочих, огораживались забором из колючей проволоки, которую и выпускала фирма. Летом, когда они прибыли туда, жилые помещения выглядели по-спартански непритязательными, но хотя бы чистыми; на служивших кроватями деревянных лавках лежали набитые соломой матрасы и подушки. Однако с наступлением зимы положение изменилось. Маленькая, топившаяся дровами печка в бараке давала слишком мало тепла, что особенно чувствовалось ночью, когда обитательницы лагеря ложились спать. Огороженные бараки находились прямо напротив дома коменданта, вследствие чего тот мог проследить за движением девушек.
В течение рабочего дня произвольный контроль осуществляли десятники и мастера, поставленные в том числе и для поддержания определенного темпа работы на литейном заводе, хотя молодые женщины не обладали сообразной задачам физической силой, не получали защитных очков и роб. Среди такого среднего начальства попадались и приличные люди, как, например, мастер Екатерины Бережновой, который выучился русскому языку в плену во время Первой мировой и говорил с девушками на их языке. Он делился с ними хлебом. В фирме следовали обычной практике отслеживания производительности труда иностранных рабочих и работниц: если те как-то отличались в результативности, им позволялось носить эмблему «Восток» на рукаве выше локтя, а не на груди, однако большого выигрыша такое послабление не давало. В любом случае метка закрывала женщинам доступ к местам отдыха в городке, в том числе к самому желанному – к кинотеатру. Больше значили неформальные отношения. Многие подневольные работницы добывали еду и одежду, помогая крестьянам на окружавших городок хуторах. Некоторые девушки шили себе купальники и летом плескались в канале, даже фотографировались в моменты отдыха в полях поблизости от завода. Они мастерили «народные» костюмы и пели русские песни, а один хорват подыгрывал им на мандолине. В лагере сыграли по меньшей мере восемь свадеб, которые осчастливил своим присутствием и комендант
[619].
Задействованные обычно на неквалифицированных работах в военной промышленности, молодые женщины казались вполне дружелюбными старшим по возрасту немецким специалистам, в задачи которых входило обучение и надзор за действиями таких недобровольных помощников и помощниц. Один пенсионер, некогда трудившийся на предприятии концерна Круппа в Эссене, так описывал взаимное сотрудничество между представителями разных миров:
«Вот смотрите, есть парень за фрезерным станком, а к нему приставили женщину для обучения. Все нормально, ей предстоит заменить его, когда он пойдет в солдаты. Ну и как вы думаете, будет он спешить со всем этим делом? Он говорит: “Эй-эй, не рой мне могилу”. А у женщин какой интерес торопиться?»
В СД доносили о случаях, когда «немецкий персонал просил русских рабочих не слишком гнать продукцию»
[620].
