Геббельс осознавал необходимость не плакать по погибшим, а сплотить живых. В первые недели года он приступил к переосмыслению всего подхода к пропаганде и, обращаясь к ведущим управленцам СМИ, собравшимся на правительственную конференцию в начале января, сказал: «С самого начала войны наша пропаганда следовала таким ошибочным курсом. Первый год войны: мы победили. Второй год войны: мы победим. Третий год войны: мы должны победить. Четвертый год войны: мы не можем проиграть»
[704].
Главный мишенью для критики в данном случае должен был служить сам Геббельс. Обдумывая, что выбрать в качестве лучшего мотивационного инструмента для немецкого народа, он впервые обратился к спектру поражения. Один британский наблюдатель метко окрестил прием «силой через страх», обыгрывая «силу через радость» – предвоенный девиз нацистских организаций досуга. Однако Геббельс понимал, что одним лишь страхом воодушевить нацию не удастся.
18 февраля он обратился в берлинском Дворце спорта к тщательно отобранной аудитории из членов партии. И вновь речь разносили по стране мегафоны всех радиостанций. На сей раз ссылки на Древнюю Грецию не имели ничего общего с героикой Фермопил. «Немецкий народ… знает, что ему делать… – заверил Геббельс слушателей. – Он хочет, чтобы все, начальники и простые работники, богатые и бедные, разделяли спартанский образ жизни»
[705]. Сам Геббельс возлагал очень большие надежды на эту речь, считая ее одним из лучших образцов красноречия. Кульминацией стали десять вопросов, а ответы на них превратили собрание истинных нацистов в классический хор одобрений от имени всего немецкого народа. К тому моменту когда оратор добрался до десятого, и последнего, вопроса, аудитория уже безумствовала:
«Я спрашиваю вас: согласны ли вы, что прежде всего во время войны, согласно платформе национал-социалистической партии, все должны иметь одинаковые права и обязанности, что тыл должен нести тяжелое бремя войны совместно и что бремя следует поровну разделить между начальниками и простыми служащими, между богатыми и бедными? [крики: “Да!”]».
Это прозвучало как объявление «тотальной» войны. Под конец Геббельс процитировал слова солдата-поэта Теодора Кёрнера: «Воспрянь, народ, и пусть грянет буря!» Под радостные выкрики аудитория принялась распевать германский гимн и партийную песню Хорста Весселя»
[706].
Геббельс внутренне сиял от счастья из-за такой непосредственной реакции и расценивал речь как самую удачную из всех им произнесенных. Однако рапорты «службы мониторинга» СД создавали менее радужную картину. Многим дикий восторг и воодушевление зала представлялись чрезмерными, неестественными и явно оркестрированными; некоторые задавались вопросом, отчего режим не заявил о подобных мерах уже давным-давно; кто-то и вовсе сомневался в смысле этой речи: что, собственно, она меняла? На протяжении следующих недель Геббельсу и самому пришлось признать, что изменилось действительно немногое. Министр пропаганды надеялся воспользоваться возможностью и убедить Гитлера наделить его новыми полномочиями, позволявшими встать над другими структурами и мобилизовать тыл, но фокус не удался – управление немецкой военной экономикой радикальной переделки не претерпело. Гитлер не изъявлял готовности лезть в жизнь семей. Эвакуация детей из подвергавшихся бомбардировкам районов осталась добровольной, ко все большему разочарованию функционеров, пытавшихся координировать действия по гражданской обороне.
Однако в верхушке самого режима происходили негромкие перемены в плане перераспределения власти. Взбешенный провалами люфтваффе и на востоке и на западе, Гитлер более не желал слышать даже упоминания имени Геринга в своем присутствии. Но, всегда весьма озабоченный внешней вывеской единства, фюрер продолжал настаивать, что Геринг по-прежнему «незаменим для высшего руководства рейха». Вместо крупных перетрясок режима отмечался рост влияния некоторых ключевых фигур, причем спорадически и с выходом далеко за пределы их профессиональных сфер, что справедливо в отношении, скажем, Альберта Шпеера, господствовавшего над всей военной экономикой; Генриха Гиммлера, заправлявшего силовыми ведомствами и структурами; и Мартина Бормана – с его ролью в партии. Их соперники – Ганс Ламмерс, Фриц Заукель, Роберт Лей, Иоахим фон Риббентроп и Альфред Розенберг – постепенно утрачивали прочную почву под ногами в их собственной войне на истощение за контроль над ключевыми комитетами, бюрократией и за право быть запросто вхожими к Гитлеру
[707].
Геббельсу не удалось добиться назначения на пост «уполномоченного по “тотальной” войне», но в январе Гитлер поручил ему главную роль в межведомственном комитете по ущербу от авианалетов, что позволяло пропагандисту номер один вмешиваться и инструктировать гауляйтеров по вопросам гражданской обороны. В новых условиях, когда положение давало ему право действовать в области военных усилий страны, Геббельс забросил подальше «кампанию вежливости» для создания примеров образцового поведения на внутреннем фронте. 9 апреля 1943 г. он заявлял:
«Не важно, какое настроение у населения – хорошее или плохое, главное – это нести свою ношу… На четвертом году войны все люди думают о ней не так, как вначале… Выражения вроде “патриотизм” и “воодушевление” более неуместны. У немецкого народа попросту есть обязанности – и этим все сказано»
[708].
Чем дальше, тем больше политическая пропаганда и сфера развлечений двигались в расходящихся направлениях: первая делалась жестче и суровее по мере того, как Геббельс подчеркивал опасность поражения, тем временем как вторая приобретала все большую легкость и бесшабашность. Как раз когда Геббельс произносил недооцененную публикой речь о «тотальной» войне, два из трех наиболее популярных фильмов, показанных в Берлине, представляли собой романтические комедии – «Два счастливых человека» и «Люби меня»; плюс к тому огромным успехом пользовался ледовый цирк «Большой бум». Нацистское руководство более всего мечтало сподвигнуть простой народ к продолжению веры в утопию до очередной победы, к чему в первые годы войны успешно призывал «Концерт по заявкам». В 1942 г. картина «Великая любовь» вновь выводила на экран старую, но проверенную историю о романтическом союзе двух сердец, разделенных войной на Восточном фронте. Фильм стал величайшим кинематографическим успехом нацистов, в значительной степени из-за песен шведской актрисы Сары Леандер с ее контральто и яркой сексуальностью в роли роковой женщины. После Сталинграда стремительно набирал популярность один из шлягеров ленты, в котором Леандер поет солдатам: «От одного лишь этого – нет, не наступит конец света». Скабрезный и беззаботный стиль кабаре приобретал все большую востребованность, звал и влек к себе зрителя. Сотрудники СД отмечали в то время, что женщины в Берлине принялись нарочно все чаще носить брюки, словно бросая вызов сложившемуся вокруг миропорядку такой провокационной модой
[709].
