Коллективистские акции вроде «Зимней помощи», летних лагерей и воскресных супов давно уже нацеливали немцев на подобные усилия. Годы войны завершили подготовку к совместной жертве. Из Лаутербаха Ирен Гукинг писала мужу Эрнсту: «Я бы так хотела подавать хороший пример – быть первой. Убеждена, что посрамила бы всех». Однако обязанность заботиться о двух маленьких детях заставляла ее только гадать, что она «могла бы сделать, чтобы не остаться за бортом во всеобщем труде ради «тотальной» войны. Отступление немецких войск из Франции имело по меньшей мере одну положительную сторону – теперь ее мужа не будут вводить в соблазн элегантные француженки. Вогезские горы казались такими близкими на карте в ее атласе, и, глядя в него по несколько раз в день, Ирен гадала: «Еще чуточку к востоку – и ты будешь за защитным кордоном границы. А знаешь, наверное, забавно чувствовать, что граница рейха рядом»
[946].
Пришло время исключительных мер. До середины июля Геббельс по-прежнему не находил поддержки Гитлера и ждал команды прибегнуть к методам «тотальной» войны на внутреннем фронте. Но 20 июля 1944 г. позиция Гитлера резко изменилась. Оставленная полковником Клаусом фон Штауфенбергом в конференц-зале полевого штаба фюрера в Восточной Пруссии бомба взорвалась, смертельно ранив трех офицеров и стенографиста. Как большинство из двадцати четырех человек в помещении, Гитлер перенес разрыв барабанных перепонок и контузию от взрывной волны; в остальном физически он не пострадал. Самая серьезная слабость в заговоре заключалась в недостаточной поддержке наверху. Тогда как в Италии в июле 1943 г. военные сошлись в необходимости свержения Муссолини, в вермахте подобное мнение не выкристаллизовалось. И в самом деле, хотя заговорщики пробовали заручиться помощью высокопоставленного генералитета, большинство участников покушения относились к офицерам среднего звена.
Мозгом и организатором выступал Хеннинг фон Тресков, воспользовавшийся своей должностью начальника оперативного отдела в штабе группы армий «Центр» в 1942–1943 гг. для перевода на ключевые посты в нем военных вроде Рудольфа Христофа фон Герсдорфа, Карла Ганса фон Харденберга, Генриха фон Лендорф-Штайнорта, Фабиана фон Шлабрендорфа, Филиппа и Георга фон Бёзелагеров и Берндта фон Клейста. Связанных аристократическими фамильными узами молодых офицеров сдерживали, хотя и не предпринимали против них мер начальники, такие как фон Бок, дядя жены Трескова, и сменивший фон Бока на посту командующего группы армий «Центр» фельдмаршал Гюнтер фон Клюге, который фактически наложил вето на их план по устранению Гитлера во время визита последнего в смоленский штаб в марте 1943 г. Заговорщикам не удалось склонить на свою сторону командиров высшего уровня, за исключением Эрвина Роммеля и командующего войсками в оккупированной Франции Карла Генриха фон Штюльпнагеля. Отсутствие должного содействия и понимания их устремлений становится еще очевиднее, если пройти вниз по командной цепочке: несмотря на хорошие связи у организаторов покушения, они всегда оставались в подавляющем меньшинстве
[947].
Заговорщики попытались компенсировать слабость положения, перехватив и приспособив под свои цели оперативный план под кодовым названием «Валькирия», созданный на случай необходимости подавления внутренних беспорядков вроде переворота или восстания иностранных рабочих путем автоматических приказов боевым частям армии резерва окружить правительственные здания в столице. Затея отличалась чрезвычайной хрупкостью. Хватило одного верного присяге майора, Отто Эрнста Ремера, поставившего под вопрос саму причину его развертывания, как заговор моментально рухнул. Отправившегося арестовывать Геббельса Ремера по телефону связали с Гитлером, чей голос майор узнал и тотчас принял на себя ответственность по подавлению заговора, невольным инструментом которого едва не послужил. К началу вечера 20 июля попытка покушения провалилась полностью: главных участников либо уже не было в живых, либо они находились под стражей, либо, лихорадочно заметая следы, уничтожали улики. Ремер прибыл в штаб армии на Бендлерштрассе как раз вовремя – его солдаты очень пригодились в качестве расстрельной команды. Штауфенберг, безусловно, не питал иллюзий, не ожидал от сограждан понимания и, по собственному признанию, поступал так, а не иначе, «осознавая, что войдет в немецкую историю как предатель». Если говорить о современниках, то он не ошибался
[948].
Новость о покушении разнеслась в 6:30 вечера в коротком объявлении по радио. Затем, уже после полуночи, граждане смогли услышать баритон Гитлера – размеренный, хотя и немного напряженный: «Мои немецкие товарищи! Я выступаю перед вами сегодня, во‐первых, чтобы вы могли услышать мой голос и убедиться, что я жив и здоров, и, во‐вторых, чтобы вы могли узнать о преступлении, беспрецедентном в истории Германии»
[949]. Он продолжал рассказ: «Совсем незначительная группа честолюбивых, безответственных и в то же время жестоких и глупых офицеров состряпали заговор, чтобы уничтожить меня и вместе со мной штаб Верховного главнокомандования вермахта». Потом Гитлер вновь заверил нацию: «Сам я остался совершенно невредим, если не считать нескольких незначительных царапин, ожогов и ссадин. Я рассматриваю это как подтверждение миссии, возложенной на меня провидением…» Гитлер пообещал «уничтожить» преступников. Шестиминутная речь и последовавшие за ним выступления Германа Геринга и главнокомандующего флотом Карла Дёница передавались вновь и вновь на протяжении следующего дня. Они произвели эффект сильнейшего землетрясения
[950].
В берлинском районе Целендорф отец Петера Штёльтена в письме к сыну выразил смятение немногословно: «Как могут они ставить в такую опасность фронт?» В дневнике он высказался шире: «Похоже, они считали войну проигранной и хотели спасти то, что еще можно, или то, что кажется им стоящим того. Но все в целом… в данный момент может лишь привести к гражданской войне и внутреннему расколу и рождению нового мифа об ударе в спину». Реакция взвешенная, и не он один боялся разгрома или – того хуже – гражданской войны. В соответствии с рапортами СД из Нюрнберга даже критически настроенные к нацистам граждане пребывали в убеждении, будто «только фюрер способен управлять ситуацией и что его смерть привела бы к хаосу и гражданской войне». В этом местном отчете служб безопасности содержится примечательная нотка искренности: «Даже одобрительно смотревшие на возможность военной диктатуры круги благодаря дилетантизму в подготовке и проведении переворота убедились, что в большинстве серьезных случаев генералы просто не в состоянии принять не себя бразды правления государством». Разговоры о смене режима, повсеместно раздававшиеся летом 1943 г., явно кончились. На улицах и в магазинах Кёнигсберга и Берлина женщины, как рассказывали, чуть не плакали навзрыд от счастья при известии о благополучном исходе: «Спасибо, Боже, фюрер жив». Так в те дни звучал типичный возглас облегчения
[951].
