Министерство пропаганды и партия бросились организовывать «спонтанные» собрания и благодарственные митинги в честь «ниспосланного Провидением спасения» Гитлера. Многие участники различных сборищ, по всей видимости, действительно испытывали искреннюю радость и благодарили судьбу от души. Даже бастионы католичества вроде Падерборна и Фрайбурга, где партия прежде всегда сталкивалась с трудностями при явке народа на публичные мероприятия, показывали беспрецедентную активность. Семьи писали друг другу в массовом порядке с выражением облегчения и чувства избавления по поводу чудесного поворота событий: ни один военный цензор или пропагандист не смог бы заставить их делать подобные вещи. Союзники, применявшие «научные» приемы при измерении степени успеха их собственной пропаганды среди немецких военнопленных, с огромным огорчением обнаружили, что вера в способность Гитлера осуществлять руководство страной поднялась с 57 % в середине июля до 68 % в первые дни августа. На данном этапе режим не впадал в иллюзии и не путал радость облегчения с верой в прочность военного положения Германии. Как указывал председатель областного суда Нюрнберга: «Настроения в народе очень мрачные, что неудивительно, учитывая обстановку на Восточном фронте». Однако кризис возымел гальванизирующий эффект. Все рапорты и донесения подтверждали: люди ожидали, что «теперь наконец» будут сметены все препятствия на пути полной мобилизации для «тотальной» войны
[952].
Группа армий «Центр», откуда вышли многие заговорщики, только что потеряла половину дивизий в огромных кольцах окружений в Белоруссии. Режим не замедлил приписать поражения предательству этих офицеров. В соответствии с отчетами СД «соотечественники» теперь с восхищением относились к чисткам офицерского корпуса Красной армии, проведенным Сталиным в 1937–1938 гг., отпуская комментарии вроде следующего: «Сталин – единственный дальновидный из всех руководителей, именно он сделал предательство невозможным, заранее искоренив доминирующий, но ненадежный элемент». Решительный плебей во взглядах, Роберт Лей тотчас озвучил подобные настроения в статье на страницах газеты Германского трудового фронта, используя терминологию, прежде применявшуюся им только в отношении евреев.
Тирада Лея так и повисла в воздухе, а Геббельс проинструктировал прессу проявлять осторожность в нападках на офицерский корпус в целом. Гитлер назвал заговорщиков «крошечной сворой» – и именно такими они и являлись. Они не располагали поддержкой главных слоев немецкого государства; и, хотя многие участники заговора происходили из вооруженных сил и Министерства иностранных дел, высшие начальники как первого, так и второго институтов сохранили преданность и верность руководству во время кризиса
[953].
В итоге Гитлер больше полагался даже не на завзятых нацистов среди генералитета, таких как генерал Фердинанд Шёрнер, новый командующий группой армий «Север», но на более «аполитичные» фигуры вроде закаленного ветерана танковой войны Хайнца Гудериана, которого назначил начальником Генерального штаба практически тут же – 21 июля. Пожилой консерватор-националист Герд фон Рунштедт тоже вернулся, сначала как председатель офицерского суда чести, а потом, в сентябре, вновь в качестве командующего на Западном фронте (его сняли с этой должности в начале июля за откровенно высказанную Верховному главнокомандованию уверенность в неспособности немецких войск остановить продвижение союзников). Несмотря на недоверие к военной касте в целом и к Генеральному штабу в особенности, Гитлер по-прежнему умел пользоваться верностью этих господ. Нашлось место даже для генерала Иоганнеса Бласковица, выгнанного с поста командующего в Польше в 1940 г. за постоянное выражение несогласия с творимыми СС зверствами. В результате попытки убийства Гитлера в июле Бласковиц изъявил готовность «после такого трусливого преступления встать еще ближе к нему [фюреру]». Продемонстрировав верность и таланты в ходе отступления из южных областей Франции, Бласковиц получил под начало группу армий «Х» в Нидерландах. В свете сосредоточения британских войск в Бельгии представлялось жизненно важным не допустить обхода ими оборонительных рубежей Рейнской области широким маневром и не позволить выйти через южные районы Нидерландов в Северную Германию. Доверие Гитлера Бласковиц оправдал полностью
[954].
Приняв командование над насчитывавшей 500 000 человек группой армий «Север» в Эстонии и Латвии, Шёрнер первым делом приступил к изданию приказов, полностью отражавших апокалиптические воззрения Гитлера, требуя любой ценой остановить «азиатский поток» орд большевизма. С целью прекращения немецкого отступления и пресечения дезертирства латвийских вспомогательных частей Шёрнер счел целесообразным внушать послушание через страх, в результате чего санкционировал беспрецедентное множество смертных приговоров за трусость, пораженчество и дезертирство. Впервые в ходе войны проштрафившиеся немецкие солдаты отправлялись в рай не только под грохот винтовок расстрельной команды. При Шёрнере приговоренных все чаще вздергивали на виселицу, предварительно поместив на грудь табличку с перечислением преступлений. Но круто взявшийся за дело Шёрнер являл собой лишь крайний пример тенденции, усиливавшейся по мере того, как командиры вермахта отчаянно пытались спасти войска от развала. Даже набожный протестант Бласковиц обратился к драконовским методам в стремлении прекратить массовое бегство. В следующие месяцы он все чаще приказывал расстреливать солдат за дезертирство. 31 октября Рунштедт предложил отправлять родственников дезертиров в концентрационные лагеря и конфисковывать имущество – мера, до того момента применявшаяся только в отношении горстки семей июльских заговорщиков, причем большинство их жен и детей получили свободу через считаные недели
[955].
Хотя за принцип семейной ответственности высказывались и другие высокопоставленные генералы, широкого распространения он не получил из-за вмешательства совершенно неожиданного игрока. СД, которой поручалось проводить в жизнь подобную политику и брать под стражу домочадцев дезертиров, воспротивилась раскручиванию маховика коллективных репрессий против немцев. Напротив, на внутреннем фронте гестапо и СД продолжали взвешивать обстоятельства и принимать решения на основе индивидуальных особенностей – «характера» дела. В Вюрцбурге, например, гестапо отказалось принимать меры против родителей солдата, сбежавшего из части на итальянском фронте, поскольку не нашло свидетельств принадлежности их к «противникам национал-социализма»; после продлившегося девять месяцев следствия дело закрыли. Несмотря на переход к новому уровню принуждения, нацистский режим по-прежнему демонстрировал неготовность прибегать дома к повальному террору, так широко применявшемуся им в оккупированной Европе
[956].
