К концу апреля Унтербернбах оказался некой «ничейной землей»; бои шли вокруг. Никем не занятое село превратилось в транзитный пункт для пытавшихся пробраться домой немцев. 28 апреля немецкие войска побежали с позиций на лугу и в лесу после короткой стычки с противником, и, хотя несколько эсэсовцев еще оставались в поселке, староста велел убрать эмблему со свастикой с фронтона муниципального здания. Фламенсбек энергично счищал с себя «нацистскую позолоту» и возвращался к католическим корням предков. Как отмечал Виктор Клемперер, предводитель крестьянства обвинял нацистов за «их “излишний радикализм”, за отход от программы, за недостаточное внимание и за пренебрежение к религии». Стараясь держаться подальше от накаленной атмосферы дома, Виктор и Ева предавались уединению в маленькой роще к северу от села, где вслух читали что-нибудь друг другу. Когда из-за деревьев появились три солдата и спросили, пришли ли уже американцы в Унтербернбах, Клемпереры рекомендовали им обзавестись гражданской одеждой и подсказали, куда лучше не соваться. Чету поразила беспомощность молодых солдат: «У всех трех хорошие лица, несомненно, они из хороших семей, по всей вероятности, студенты… сколь страстно мы желали поражения в войне и сколь необходимо это поражение для Германии (а также для человечества), но нам тем не менее жаль этих мальчишек». Для Виктора Клемперера они служили символом проигранной войны
[1114].
Отрезанный от мира во Фленсбурге, гросс-адмирал Карл Дёниц, пожалуй, больше прочих удивился выбором его Гитлером в наследники. Зная о распоряжении фюрера арестовать Геринга и Гиммлера за попытки ведения переговоров с западными союзниками, Дёниц предусмотрительно дождался 1 мая телеграфного подтверждения от Бормана – ответа на вопрос «в силе ли еще завещание?». После этого адмирал обратился к британцам и американцам. Существовала перспектива переброски отрезанных в Курляндии дивизий по морю в остававшийся в руках немцев Копенгаген или в немецкие порты на Северном море. Однако переходом через Эльбу и выдвижением в Шлезвиг-Гольштейн британцы перерезали пути связи с Данией и ликвидировали возможность прохода через проливы из Балтийского в Северное море. Бремен уже в значительной мере лежал в руинах после недели боевых действий, и удерживать порты на Северном море становилось делом бессмысленным. Дёниц требовал от военных в Бреслау с 40 000 запертых в нем с января гражданских лиц продолжать «держаться» против Красной армии, но 3 мая согласился сдать британцам Гамбург.
На следующий день немцы достигли договоренности с британским командующим, фельдмаршалом Бернардом Монтгомери, о капитуляции вермахта на севере Германии, в Дании и в Нидерландах с 5 мая, когда и группа армий «Г» прекратила сопротивление американцам на юге. Дёниц, Йодль, Кейтель и Шверин фон Крозиг – оставшееся военное и политическое руководство Третьего рейха – не переставали надеяться на заключение сепаратного перемирия на западе для обретения возможности отхода с боями на Восточном фронте и спасения от советского плена максимально большего числа дивизий. Маневр сложный и опасный, но на протяжении первой недели мая 1,8 миллиона немецких солдат сумели выйти из боевого соприкосновения с войсками Красной армии и сдаться западным державам
[1115].
В самом Бреслау 4 мая делегация протестантского и католического духовенства обратилась к генералу Нихофу с просьбой: «Есть ли оборона Бреслау – дело, которое вы можете оправдать перед Господом?» Нихоф не оставил вопрос без ответа и потихоньку начал переговоры о прекращении огня, несмотря на давление со стороны Дёница с требованием держаться, озвученное как новым главнокомандующим вермахта, фельдмаршалом Шёрнером, так и гауляйтером Ханке, новым шефом СС. В обращении к войскам 5 мая Нихоф указал: «Гитлер мертв, Берлин пал. Союзники с востока и запада пожали друг другу руки в сердце Германии. Таким образом, больше нет оснований для борьбы за Бреслау. Дальнейшие жертвы – уже преступление». Он закончил словами эпитафии Симонида 300 спартанцам на Фермопильском перевале: «Честно исполнив закон, здесь мы в могиле лежим». На следующий день немцы сдали позиции
[1116].
Бои за Бреслау служили щитом для Августа Тёппервина. Продолжая заниматься делами управления лагерем для военнопленных в Петерсдорфе (Верхняя Силезия), 2 мая он прослушал призыв Дёница к германскому народу продолжать сражаться с британцами и американцами до тех пор, пока те действуют совместно с большевиками. Тёппервин наконец признал, что «ужасный просчет» Гитлера – это автор подчеркнул в дневнике красным – состоял во «вступлении в войну с англоамериканцами, когда настоящий враг есть большевизм!». Погруженный в отчаяние из-за неминуемого поражения Германии, преподаватель гимназии вновь вернулся к убеждению: «Человечество, которое ведет войну подобным образом, становится безбожным. Русское варварство в восточных немецких землях – террористические налеты англоамериканцев – наша борьба против евреев (стерилизация здоровых женщин, расстрелы всех от младенцев до старух, умерщвление газом евреев целыми товарными составами)!»
[1117]
Тёппервин уже однажды, в ноябре 1943 г., признал полномасштабное уничтожение немцами евреев. Какие бы данные он ни накопил в отношении товарных эшелонов и газовых камер, все лежало пока под сукном до окончательного разгрома Германии, когда он вдруг сразу вспомнил все ему известное. Однако, ставя в один ряд убийство евреев с союзническими бомбежками и большевистским террором, морально осуждая эти чрезвычайно безнравственные деяния как «безбожные», он в своих словах признавал и одновременно распределял вину на всех, принижая и как бы разбавляя ее. А его народная вера в «цивилизационную миссию» немцев означала: он никогда не поставит в один ряд страны, совершившие эти действия. 3 мая Тёппервин включил радио послушать обращение нового министра иностранных дел Германии Шверина фон Крозига к западным державам, призывавшее совместными усилиями сражаться с большевизмом, и задавался вопросом: «Возможно ли было добиться от Англии и Америки участия в общей борьбе с большевиками, несмотря на либерализм и мировое еврейство?!?!» Какой бы ужас в моральном плане ни испытывал он от убийства евреев, Август Тёппервин продолжал числить их среди наиболее могущественных противников Германии. 6 мая – в день падения Бреслау – капитан Август Тёппервин попал в плен к Красной армии. Дневник он бросил на чердачном этаже дома, где спустя пятьдесят лет его и нашли польские школьники
[1118].
Пока крестьяне в Унтербернбахе резали свиней, чтобы те не достались американцам, во второй половине 2 мая Виктор Клемперер пешком отправился в соседнее село за покупками. На церковной площади он увидел первых американцев – колонну ремонтной техники с личным составом в основном из чернокожих. Вступив в разговор с молодой немкой на улице по дороге к площади, он узнал, что, если не считать магазинов, которые солдаты прошерстили в первый же день, они «вели себя очень прилично. “И чернокожие тоже?” Довольная, она чуть ли не просияла: “Они даже дружелюбнее других. Нам совершенно нечего бояться”». Поскольку лавки и магазины, как ожидалось, останутся закрытыми целую неделю, женщина показала Клемпереру булочную, где можно было купить хлеба с заднего входа.
