В обществе, отчаянно нуждавшемся в нравственных якорях и респектабельности, особенно пугающим явлением делалось появление самозваных докторов и пасторов. Бывшие санитары вермахта пускались во все тяжкие, продвигая себя по медицинской линии – играя роли врачей, фельдшеров и акушеров, за счет чего получали доступ к наркотическим средствам вроде морфия для себя лично или для сбыта на черном рынке. Один бывший механик сумел убедить епископа Мекленбурга в своей клерикальной добропорядочности и до конца 1945 г. благополучно прослужил пастором в приходе около Шверина. Германию буквально наводнили предсказатели. Как утверждалось в июле 1947 г., «в Берлине на 1000 человек приходится один предсказатель. 99 % клиентуры – женщины, желающие узнать хоть что-то о судьбе родственников. Дневной доход одного медиума в Нойкёльне составлял 5000 марок, и ему пришлось нанять четырех помощников для удовлетворения потребностей клиентов в очереди, выстраивавшейся у дверей дома».
Осаждаемый ищущими поводыря, в 1946 г. один пастор при протестантской Миссии спасения в Берлине заметил: «Прежде такие люди всегда имели цель или по меньшей мере планы и желания. У этих людей нет ничего подобного. Они не могут найти почву под ногами, они больше ничего не хотят, у них нет никаких желаний, они просто больше ничего не помнят»
[1141].
В Пфорцхайме родители Гельмута Паулюса не получали известий о нем с 1 ноября 1943 г. Его командир дважды сообщал Эрне и Эрнсту Арнольду Паулюсам письменно, что их старший сын пропал без вести. Едва вернувшись на фронт после побывки, он сразу угодил в засаду; оба поисковых отряда вернулись без всякого понятия о том, куда он подевался, а потому, возможно, попал в плен. В мае 1945 г. обе сестры Гельмута, Эльфрида и Ирмгард, приехали домой разом, вымотанные после ухода за ранеными в Хайльбронне на протяжении двенадцати суток боев за город. Младший брат Рудольф сумел сбежать из воинской части в Лайпхайме на Дунае в полученной от одного фермера гражданской одежде и пробраться в Пфорцхайм. Относительно Гельмута по-прежнему царила неизвестность. Его родители обращались в советский Красный Крест, к епископу Дибелиусу в Берлин и к бывшим товарищам сына, но все напрасно. Только в сентябре 1976 г. служба поиска немецкого Красного Креста наконец смогла достоверно установить, что Гельмут погиб в ноябре 1943 г.
[1142].
В тюрингском Гёрмаре Хильдегард Пробст признавала 1 июля 1945 г.: «Я больше не хочу писать никуда и никому, ибо каждый день страстно жду твоего возвращения. Потому что солдаты возвращаются домой каждый день». Но она пока еще не чувствовала готовности перестать вести дневник, начатый после того, как ее муж Фриц оказался в списках пропавших без вести после Сталинграда. Местоположение сына Карла Хайнца тоже долго оставалось невыясненным, но он вернулся, а отец – нет
[1143].
Семьи прикрепляли фотографии к доскам объявлений на железнодорожных вокзалах и станциях в надежде, что, может быть, кто-нибудь из возвращающихся домой товарищей принесет весть о канувших в неизвестность близких. Священнослужители публиковали молитвы за пропавших в приходских вестниках, а в сентябре 1947 г. протестантская Миссия спасения посвятила целую неделю молитвам за них. Службам предстояло начинаться словами книги пророка Иеремии (29:14):
«И буду Я найден вами, говорит Господь, и возвращу вас из плена и соберу вас из всех народов и из всех мест, куда Я изгнал вас, говорит Господь, и возвращу вас в то место, откуда переселил вас»
[1144].
Некоторые священнослужители давали разрешение ставить надгробия над пустыми могилами не вернувшихся домой солдат, в том числе и тех, чей статус оставался невыясненным. Ожидая возвращения сына в Хильдесхайме, 2 сентября 1947 г. фрау Р. написала католическому священнику о своих разговорах с возвратившимися солдатами, что привело ее к мнению, будто условия содержания пленных в СССР «куда хуже», чем в «немецких концентрационных лагерях». Тогда как «невинные люди, всего лишь выполнявшие свой долг на фронте», вынуждены страдать длительное время, «людей в концентрационных лагерях быстро подвергали анестезии в газовых камерах», хотя, добавляла она, «ужасно и совсем нехорошо поступать с людьми подобным образом»
[1145].
Большинство из 17,3 миллиона солдат вермахта служили на Восточном фронте, но только 3,06 миллиона человек попали в советский плен. Большинство частей смогли отойти и сдаться войскам западных держав в последние недели боевых действий: 3,1 миллиона военнопленных взяли американцы, 3,64 миллиона человек – британцы и 940 000 – французы. В Соединенных Штатах и Британии военнопленных использовали на сельскохозяйственных работах; во Франции и Советском Союзе – на восстановлении разрушенного хозяйства. Хотя подобная практика означала нарушение Женевской конвенции, победители не меняли подход в течение нескольких лет после войны. К концу 1948 г., однако, большинство бывших военнослужащих вермахта возвратились в Германию из плена на западе и в Советском Союзе
[1146].
В декабре 1949 г. доктор Август Тёппервин освободился из лагеря в Польше и вернулся в Золинген. Дом его разбомбили, но Маргаретe и двое детей пережили войну. Тёппервин поступил в штат своей школы в должности гимназического преподавателя (Studienrat), кем был все четырнадцать лет до призыва в вермахт
[1147].
Возвращавшиеся военнопленные часто становились пациентами медицинских работников, а немецкие психиатры вновь вспомнили термин «дистрофия» применительно к состоянию больных. Недоедание и бескрайние русские просторы приводили к возникновению апатии, депрессии и морально угнетенному состоянию. По всей видимости, у немецких военнопленных даже «природа и выражение лиц сделались русскими» и они «утратили значительную часть своих человеческих качеств». Психологи, совсем недавно певшие хвалу превосходству немецких мужчин, теперь опасались вероятной утраты немецкими военнопленными на востоке половых инстинктов. Но одно дело ставить диагнозы пострадавшим от войны, а другое – выслушивать их. Медицинские карты бывших солдат позволяют отчетливо выявить неизбывно терзавшие их душевную боль и чувство вины, часто связанные с погибшими товарищами. Если верить его врачу, Гельмута Г. «никогда не покидало сильнейшее чувство вины». Первый срок боевой службы Гельмута завершился в конце войны, когда в мае 1945 г. он с солдатами получил приказ отойти к Эльбе и сдаться американцам. 19-летний молодой командир чувствовал, что подвел подчиненных – совсем юнцов и «стариков» из мужчин старшего и среднего возраста. Он не дожидался отстающих в ходе крайне изматывающего форсированного марша и считал это нарушением первого правила армейского «товарищества»
[1148].
