2-я танковая армия продолжала продвигаться на юг к Украине. Пока вермахт оставался нацеленным на Москву, выдающийся на запад огромный клин советского Юго-Западного фронта связывал силы немцев с трех сторон, угрожая превратиться в трамплин для наступления в северном направлении в тыл группе армий «Центр». Но за счет разворота на юг с самых передовых позиций на Московском (Минском) шоссе теперь, напротив, уже немецкие танки оказались в положении, из которого вклинились в тылы советских армий. Пробивавшаяся с юга 1-я танковая армия Клейста соединилась с наступавшим с севера Гудерианом в районе Лохвица 14 сентября, окружив весь советский Юго-Западный фронт. В 4:30 утра Вильгельм Мольденхауер улучил момент написать взволнованное письмо жене, спеша поведать ей «о новом успехе, о котором пока не говорят по понятным причинам». Следуя правилам военной предосторожности, он не упомянул о своем местонахождении, но оговорился, что слышал, как день и ночь напролет «наши грузовики вперемежку с тяжелой гусеничной техникой ревут и скрежещут по булыжникам улиц». Переполненный эмоциями, Мольденхауер с двумя товарищами отправились на поиски статуи Ленина, а потом они высмеивали революционные речи в книжном магазине
[379].
Трое суток спустя, когда часть Мольденхауера продвинулась дальше в глубь Украины, его принимали в необычно чистом доме, где налили молока и предложили разделить с проживавшей там семьей обед из печеного картофеля, капусты и мяса. Когда он вернулся туда после служебных дел в 8 вечера, хозяйка опять угостила его молоком и еще свиным салом; со своей стороны, он выставил бутылку водки. На протяжении двух следующих часов, пока вся семья сидела за большим столом, он успел хорошо осмотреться в гостиной и описал ее потом в письме к жене: стол освещала керосиновая лампа, иконы в позолоченных окладах под стеклом сияли на выбеленных стенах. Мольденхауер чувствовал, что ему по-настоящему рады. «И, по всей вероятности, по весьма веской причине, – писал он домой жене, Эрике, 17 сентября, – поскольку коммунизм вел сильную пропаганду поджигателей войны против Германии и они настрадались под советским и еврейским правлением. А теперь пришли немцы, и люди могут сами убедиться вновь и вновь, что немцы вполне приличные и очень милые ребята. Такое рушит всю вражескую пропаганду одним ударом»
[380].
По мере попыток войск советского Юго-Западного фронта вырваться из окружения немецкие танковые дивизии, закрывшие котел с восточной стороны, испытывали на себе все более сильный натиск неприятеля. 22 сентября лейтенант Фриц Фарнбахер находился на передовом наблюдательном пункте 103-го полка самоходной артиллерии, когда раздались первые крики «Танки идут!». Один из тяжелых советских танков тут же поразил выстрелом немецкий бронетранспортер. Прячась в неглубоких ложбинках, вжимаясь лицами в землю, немцы надеялись, что танкисты их не заметят. Не будь там так опасно, Фарнбахер посмеялся бы над зрелищем игры в прятки со стальными чудовищами. Его поразила маневренность советских танков и неприятно удивила беспомощность немецких 37-мм противотанковых пушек, без толку бивших по броневым листам. Когда танк неожиданно покатился прямо ко рву, где лежал Фарнбахер, огромная туша монстра закрыла свет. Офицер лежал и молился, чтобы танк проехал себе дальше, но одна гусеница съехала в траншею, грозя раздавить его. Изо всех сил отползая вправо, Фарнбахер сумел спастись. Еще два сантиметра – и ему отрезало бы левую ступню траком, но железо лишь подравняло край серой шинели. Небольшое столкновение обошлось немецкой части потерей восьмидесяти девяти человек убитыми и ранеными. Ущерб дивизии составил пять полевых гаубиц, три противотанковых орудия, две пехотные пушки, три станковых пулемета и два бронетранспортера, не считая ящиков с боеприпасами и другого снаряжения. Спастись батарее Фарнбахера удалось главным образом за счет способности немцев отыграть слабость техники превосходством в тактическом плане – использования радиосвязи и общевойскового взаимодействия. С помощью полевой артиллерии и люфтваффе танки противника удалось отбросить
[381].
К тому моменту, когда Фарнбахер дописывал рассказ о бое в дневнике, он уже начал формировать романтизированную концепцию войны, вдохновленную предсмертным обращением одного из товарищей к командиру: «Капитан, если я вернусь, а я надеюсь – скоро, смогу я остаться солдатом?» На что офицер будто бы ответил: «Мальчик мой, конечно, ты останешься солдатом!» Воспевая смерть молодого человека в духе героизма и товарищества, которые сам надеялся найти на войне, Фарнбахер создавал одну из множества маленьких легенд, помогавших солдатам жить
[382].
18 сентября пал Киев. При вступлении в город 296-я пехотная дивизия нашла жителей обнищавшими, изголодавшимися и апатичными. Вильгельму Мольденхауеру, увидевшему лежавшего на кровати трехлетнего ребенка «неестественной наружности», с чрезвычайно тонкими ногами, вспомнились «наши пропагандистские плакаты о положении дел в Советском Союзе». Наблюдая за шествием колонны из 9000 пленных красноармейцев 20 сентября, Мольденхауер пытался осмыслить масштабы одержанной победы: «Колонна побежденных не имеет конца. Просто поразительно, что армия из такой мешанины согнанных вместе людей способна так стойко обороняться. Сработать такое может, совершенно очевидно, только под плетью комиссаров». Всего на Украине в плен попали 660 000 советских военнослужащих. Столь значительной победы немцы еще не одерживали. Однако самым волнующим сделался вопрос: «Остаемся мы здесь зимовать или нет?»
[383]
23 сентября Фриц Пробст прибыл в Киев в составе инженерно-саперного корпуса, и на протяжении следующего месяца они восстановили взорванный Красной армией при отступлении большой мост через Днепр. Отец троих детей, Пробст пошел служить по призыву в конце августа 1939 г. вместе с другими резервистами, разменявшими четвертый десяток, и находился в армии уже два года. В 1940 и 1941 гг. он следовал за фронтом, не принимая участия в боях, и смог отправить домой изюм из последнего места дислокации в Греции. Первое впечатление от Советского Союза не внушало радужных надежд. Отступавшая Красная армия оставляла за собой пустыню. «Я уже повидал ужасные сцены разрушения, – писал он семье, – и могу сказать тебе, мы должны благодарить фюрера за то, что избавил нас от такой опасности». Несколько дней спустя он вернулся к этой теме:
«То, что мы делаем, – великая жертва, но мы делаем это с удовольствием, поскольку если бы эту войну пришлось вести в отечестве, тогда было бы куда хуже… Если бы эти звери явились в Германию, это стало бы куда большим несчастьем для нас. Мы должны потерпеть, и, по всей вероятности, победоносный конец ближе, чем мы думаем».
