«Невозможно сказать, что тебя ждет всякий раз, пока вся похоронная процессия опять не тронется… Ныне мое гордое “семейство” выглядит вот так: впереди машина шефа на переднем приводе – раздаточный дифференциал на задний мост накрылся вчера; боюсь, через холмы мы не переберемся, она немного чихает, но идет».
Так все и шло. На каждой из драгоценных машин приходилось латать все время что-то разное: то под тяжестью грузов выгибались рессоры, то текли топливные шланги; санитарный прицеп для оказания первой помощи подцепили крюком к грузовику с полевой кухней. «Вот моя гордая команда», – завершал описание Фарнбахер
[430].
В 296-й пехотной дивизии дела обстояли не лучше, поскольку им тоже пришлось сниматься с места до атак Красной армии. В то время как дивизионный журнал лаконично сообщал: «Трудный переход… через овраги к востоку от Одоева», лейтенант Райнерт оставил куда более живое описание: «На ледяном северном ветру, в черной ночи ждем, пока они запустятся. Каждая машина может идти с интервалом 200 метров, солдаты придерживают их веревками, чтоб не сползали по льду вниз слишком быстро». Когда упряжные лошади, становясь на дыбы, скользили в овраги с телегами, когда следом за ними спускались машины, солдатам приходилось карабкаться обратно и проделывать все то же самое со следующей машиной или повозкой. Хуже всего получалось с пушками – слишком тяжелыми, чтобы удержать их. Если какие-то скатывались бесконтрольно, их приходилось оттаскивать с пути. У голодных, плохо одетых и дрожавших от холода и страха солдат на преодоление перевала ушла вся ночь, и болезненно тягучее движение лишь обостряло холод и страх. 22 декабря Райнерт писал: «Итак, приказ: назад! Мы смертельно устали духом. И рассказать не могу, что мы чувствовали в эти минуты. Это слишком чудовищно. Нам хотелось завыть в голос…» К Новому году он отмечал: «Солдаты вдруг теряют способность сделать хоть один следующий шаг, они падают и умирают на месте или замерзают насмерть, пока едут к месту, где можно укрыться. Жестокое время». Из тысячи человек, потерянных 296-й пехотной дивизией в декабре, триста пятьдесят один погиб от обморожения
[431].
Подводя безрадостные итоги оценки уровня морального духа в частях и соединениях по всей группе армий «Центр», 19 декабря авторы обзора пришли к выводу, что этот уровень достиг предельных значений:
«Неудачи можно отнести на физическое и умственное состояние личного состава, которое упало гораздо ниже всякого предела эффективности, на страх попасть в плен к русским, огромный недокомплект в частях, нехватку топлива, острейшее положение со снабжением и плачевное состояние лошадей. И помимо прочего чувство бессилия перед тяжелыми русскими танками… Это позволяет русским, применяющим массы живой силы, поразительно нарастающие, несмотря на порой громадные потери убитыми и ранеными, просачиваться через наши непрочные заслоны из-за все увеличивающейся протяженности фронта дивизии».
Упоминая о вызывавших «хаос» советских прорывах в немецкие тылы, штабисты группы армий признавали неспособность заставить своих солдат переходить в контратаку. В таких обстоятельствах плохо снаряженные и почти не прошедшие подготовки, наспех сколоченные советские армии могли достигать вполне реальных побед
[432]
[433].
Когда раскрошились бронированные рога группы армий «Центр», основные силы немецких войск на подступах к Москве очутились под продолжительным – и едва не ставшим роковым – натиском противника. С последней недели декабря и до середины января Красная армия пробила несколько брешей в немецких порядках, создавая угрозу крушения фронта и уничтожения всей группы армий. «Окно» на южном участке по Оке привело к полному окружению немецких войск в Сухиничах. Отбив Мосальск, Жиздру и Киров, две советские армии прорубили широкую просеку между немецкими 2-й танковой армией и 4-й армией, обеспечив пространство для продвижения четырех советских армий на Юхнов и к жизненно важному шоссе Смоленск – Москва. На севере все обстояло так же плохо. 29–30 декабря советская 29-я армия проломила себе путь через немецкий 4-й армейский корпус в районе Старицы и выдвинулась к Ржеву, невысокие холмы которого служили ключом к немецким позициям. В течение трех суток советская 39-я армия сумела прорваться западнее Ржева и развернуться на юг в направлении Сычевки. За Сычевкой находились Вязьма и шоссе Смоленск – Москва. Казалось, вот-вот советские войска в контрнаступлении воспользуются брешами для окружения огромных сил противника, точь-в-точь как сами немцы на протяжении лета и осени. 12 января Красная армия проделала второе крупное «окно» на севере, в районе Волоколамска
[434].
Южнее обстановка для немцев сложилась еще хуже. Вместо продолжения не обеспеченного должными ресурсами наступления на Тулу 2-я армия получила приказ о продвижении далее на юго-восток к Верхнему Дону, служившему целью Генерального штаба до броска к Москве. И теперь советская контратака застигла 2-ю армию увязшей в заснеженных полях поблизости от Ефремова, при этом полностью отрезанной от соседей – 2-й танковой армии и группы армий «Юг». К 8 декабря Красная армия пробила 30-километровую брешь в немецком фронте, окружив три пехотные дивизии. 14 декабря фельдмаршал фон Бок предполагал, что 134-я пехотная дивизия имеет шансы на прорыв, а возможности потрепанных остатков 45-й дивизии невелики; в действительности же командир 134-й застрелился днем ранее. В боевом журнале 45-й пехотной дивизии содержатся рапорты о «призрачных ночных маршах»:
«Иногда ледяная снежная метель стихала, и становилось возможным хоть что-то разглядеть. Всюду на востоке полыхали огни гигантских пожаров. Проходить участки пути и вообще находить дорогу удается лишь с помощью местных… Целый день напролет без перерывов метель взбивала мелкий как пудра снег и бросала его в глаза и лица, пока не возникало чувство, будто идешь через болезненную градовую бурю… В снежных облаках для него [противника] не составляло труда выдвигать ударные войска прямо к нашим порядкам, поэтому мы видели их лишь в последний момент»
[435].
Здесь отступление превратилось в паническое бегство: моторная техника, лошади, тяжелое оружие, полевые кухни, инструменты, мешки с мукой и запчасти – все попросту бросалось. В целях восстановления дисциплины командующий 2-й армией генерал Рудольф Шмидт отдал приказ: «Отдельных личностей, допускающих пораженческие высказывания, необходимо выявлять и расстреливать в назидание прочим». Солдатам сформированной в Линце 45-й дивизии товарищество, обостренное страхом отстать, помогало держаться вместе, и через белые, заметенные снегом поля ползли узкими ручейками нестройные колонны людей в темном. И, понятия не имея, где находятся немецкие расположения, солдаты рассчитывали на местных проводников, которых потом часто расстреливали, чтобы те впоследствии не показали дорогу преследователям. В отсутствие лошадей или моторного транспорта немцам приходилось тащить раненых на санках и салазках. В период с 5 по 17 декабря количество погибших составило двести тридцать три человека плюс еще двести тридцать два пропавших без вести; но оставшиеся в строю довели и дотащили до своих пятьсот шестьдесят семь раненых. В конце концов их обнаружили немецкие самолеты и – в вариации на тему «Гензель и Гретель» – сбросили листовки с указаниями пути дальнейшего движения
[436]. 17 декабря, после одиннадцати суток отступления, когда утихли ветры и выглянуло зимнее солнце, колонне повстречался первый немец – офицер отдела связи при 56-й пехотной дивизии. Избежав опасности полного разгрома и достигнув наконец немецких рубежей, командование соединения подвело итог: «Боевая ценность войск равняется нулю из-за полной измотанности»
[437].
