Но, хотя иерархическая структура мало изменилась со времен Первой мировой войны, популистский этос сделал армию другой – не той, в которой служил и воевал Эрнст Арнольд Паулюс. Гельмут превратился во «фронтовую свинью» (Frontschwein), как солдаты ласково величали себе подобных, и гордился званием закаленной в сражениях «пехтуры» – одного из Landser
[456]. Какие бы сложности со старшими по званию у него ни возникали, обер-ефрейтор Паулюс продолжал писать домой: «Я вновь счастлив иметь рядом таких товарищей, с кем через столь многое прошел»
[457]. 28 марта 1942 г. – в самой низкой точке падения немецкого боевого духа на Восточном фронте – он с гордостью отправил близким довольно длинный стих, сочиненный одним из его сослуживцев в честь захвата Днепропетровска:
Стоял он тут совсем недавно
И звался «город на Днепре».
Теперь везде одни руины
Дымятся черные в огне.
Он штурмом взят, и враг разбит,
Во славу нашу он горит.
Коль пал товарищ, не беда —
Другой придет на смену.
Разбитым будет враг всегда —
Оптимизм немецких солдат, питаемый ожиданием скорой победы, достиг апогея в октябре 1941 г. Когда же в ноябре продвижение замедлилось, в письмах домой уверенность звучала уже не столь бравурно. Пусть перспектива скорого окончания войны сделалась более туманной, солдатам все равно требовался какой-то временной ориентир – скажем, год, который еще можно как-то выдержать. Теперь никто уже не мыслил категориями вроде захвата Москвы, а вот получение отпуска превратилось в общую мечту. На протяжении ноября и даже начала декабря Верховное главнокомандование питало еще настолько непоколебимую веру в победу, что начало выводить дивизии с Восточного фронта, давая личному составу шанс «освежиться» на западе; однако скоро войска в спешном порядке пришлось перебрасывать обратно для отражения советского контрнаступления. В результате как в армии, так и на внутреннем фронте циркулировали потоки слухов об отпусках и пополнениях. Эрна Паулюс убедила себя в возможности нежданного возвращения Гельмута до такой степени, что, опасаясь, как бы он не появился ночью и не поцеловал закрытую дверь, повесила ключ с внешней стороны окна туалета на первом этаже. Гельмут питал куда меньше иллюзий: он объяснил родителям, что как неженатый молодой человек устанет ждать своей очереди. Он подтверждал, что «все разговоры крутятся вокруг еды, почты и отпусков», а в отсутствие последних приходится довольствоваться письмами
[459].
Снабженческий кризис на Восточном фронте оказывал воздействие и на поступление полевой почты. Бесплатные посылки на фронт ограничили сначала двумя килограммами, а потом одним. Ближе к концу октября Эрна Паулюс отправляла сыну три таких бандероли в день: теплый свитер, зимнее белье и яблоки. Когда доставка приняла более хаотичный порядок, мать начала составлять списки посылок и просила Гельмута сообщать, что дошло. Несмотря на перебои и необходимость ждать долго, передачи из дома продолжали приходить: банки с медом и сливовым и клубничным повидлом; пара башмаков, отремонтированных заслуживающим уважения сапожником; приведенные в порядок сломанные часы; пехотная медаль и Железный крест второго класса, выданные ему в Пфорцхайме; а заодно домашнее печенье по поводу предстоящего Адвента. В начале ноября Эрна Паулюс посылала различные теплые вещи, включая кальсоны, варежки, а также шарф и сшитый ею теплый нагрудник
[460].
Поток посылок и бандеролей, может, и служил дополнительным бременем для военного транспорта, особенно в свете попыток вермахта улучшить грузопотоки и сосредоточиться на доставке боеприпасов на фронт, однако дары из дома имели огромное значение для морального состояния личного состава. Гельмут высоко ценил передачи. Ему импонировала их продовольственная составляющая, особенно сливовое повидло. Мамина стряпня вносила разнообразие в монотонный рацион, состоявший из того, что положить на хлеб, «преимущественно из топленого сала да сосисок из банки», и добавляла в пищу минералов. К началу ноября сын признавался родителям, что «превратился в полнейшего материалиста, которого интересует только еда, ну и, конечно, почта»
[461].
Декабрь 1941 г. застал Гельмута Паулюса в окопах на линии фронта группы армий «Юг» за обеспечением прикрытия берега реки Миус. Когда сгустилась ночь сочельника, молодой человек с товарищами зажгли присланные теткой свечи на маленькой елочке, украшенной игрушками от мамы. Один из солдат играл рождественские мелодии на губной гармошке. Несмотря на огромное разочарование из-за отсутствия обещанной замены и шанса оставить передовую хоть 23 декабря, солдаты радовались сочельнику. А тут еще прибыла почта с лавиной писем и посылок. Гельмут получил «множество бандеролей из дома с печеньем, джемом, бренди, лимонами, блокнотом Ирмгард [сестры], новой авторучкой, гусиным салом». Новое самопишущее перо пришлось особенно кстати, поскольку как раз два дня назад старое лопнуло от замерзших на морозе чернил. Вдобавок ко всему Гельмута завалили передачами от друзей, родственников и пастора из Пфорцхайма, не считая особых военных пайков – «массы выпечки, шоколада и спиртного». Второе его Рождество на войне нравилось Гельмуту больше, чем предыдущее, проведенное в городе Сент-Обен во Франции, где вынужденное безделье сделало разлуку с семьей особенно тяжкой. Хотя солдатам приходилось каждые три часа менять часовых и все время ждать, как бы «безбожные большевики» не испортили праздник, ночь прошла спокойно. В День рождественских даров они в составе последнего арьергарда в конце концов отступили за реку Миус, на наполовину законченный рубеж обороны около города Красный Луч, где им и предстояло провести следующие несколько месяцев
[462].
В то время как Гельмут находился в рядах прикрывавших отступление к Миусской линии, дома его близкие праздновали Рождество традиционным визитом к Преллерам, где играли в модель железной дороги. На протяжении осени и зимы, пока Гельмут углублял траншеи с помощью гранат, отец его нанял рабочих и пристроил гараж к дому в Пфорцхайме. Доктор Паулюс подумывал ранней весной обзавестись автомобилем и даже начал брать уроки вождения, однако ограничения по объему двигателей из-за лимитов потребления бензина не позволили врачу развернуться, вынудив ограничиться безумно дорогой, маленькой и старой «Ганзой». Вовсе не унывая по поводу экстравагантной покупки отца, Гельмут уговаривал его бросить терзаться: семейный врач нуждался в автомобиле для визитов к пациентам, для чего на протяжении зимы использовал мопед, рискуя собственным здоровьем
[463].
