Убеждая народ в том, будто бы немцев в США заставляют носить на одежде эмблемы со свастикой, нацисты подавали свою политику против евреев в Германии в более пристойном свете, обставив дискриминационную меру как акт возмездия – если они с нами так, так и мы с ними тоже. После нацистских бойкотов еврейских магазинов 1 апреля 1933 г. в США развернулась кампания по запрету экспорта немецких товаров, а погромы ноября 1938 г. привели к враждебным выпадам комментаторов в международных СМИ. Оценивая нарастание враждебности в отношениях с США в 1941 г., жители Миндена опасались такого же эффекта, как в 1938 г., «когда для нас вышло больше вреда за границей, чем пользы у себя дома»
[495].
Уже в течение первой фазы военных действий, когда массовые расстрелы евреев ограничивались еще почти только Восточным фронтом, их судьба приобрела глобальное значение в разговорах немцев, чего не наблюдалось в отношении массовых казней советских граждан вообще. По мере того как высокопоставленные властные фигуры в Вашингтоне и Лондоне занимались сколачиванием союзнической коалиции, евреи превращались в персонификацию унифицированного, международного врага, и политическая риторика пользовалась для его определения термином в единственном числе – «еврейство» или просто «еврей». К осени 1941 г. в воображении людей рисовались коварные планы евреев о возмездии Германии, хотя на деле ничего подобного не происходило. Однако через три месяца после указа о ношении желтой звезды Германия очутилась в состоянии войны с Америкой.
Процесс высылки десятков тысяч евреев из рейха требовал участия немалого количества самых разных должностных лиц. Для начала в составлении списков подлежащих депортации гестапо задействовало организации местных еврейских общин, предоставив им право самим выносить решения по конкретным индивидам и возложив ответственность за информирование тех о предстоящей высылке. В отношении получивших распоряжение о «переселении» вводился режим комендантского часа, а по сути дела – домашнего ареста с возможностью покидать место жительства только с позволения полиции. Им надлежало заниматься подготовкой необходимого, обеспечением себя провизией на период поездки – от трех до пяти суток – и пакованием багажа массой до 50 кг. Кроме того, полагалось представить список имущества, подлежавшего проверке финансовыми ведомствами. Всю мебель и домашнюю утварь «переселенцы» оставляли на месте, а ключи передавали ответственному за поддержание порядка в доме или подъезде. Затем наступал первый из двух этапов депортации, когда отъезжающие прибывали на местный сборный пункт, где содержались на протяжении суток и где их багаж, а часто и сами они подвергались обыску на предмет обнаружения запрещенных к вывозу предметов. Впрочем, конфисковывали зачастую и разрешенные. Покрытие расходов по депортации возлагалось на самих евреев, плюс к тому они дополнительно «жертвовали» 25 % стоимости оставляемой собственности Главному управлению имперской безопасности под предлогом помощи беднякам, неспособным заплатить за себя самостоятельно. Фактически подобные правила служили способом для СС отхватить свою долю до поступления имущества в распоряжение Министерства финансов
[496].
Непосредственно в день депортации евреев отвозили или отводили походным порядком в колоннах для погрузки в товарные вагоны. 27 ноября 1941 г. двенадцать евреев Форххайма в Верхней Франконии пешком отправились на местную железнодорожную станцию, «провожаемые большим количеством жителей», которые, согласно данным полицейского рапорта, демонстрировали «заинтересованность и глубокое удовлетворение». Во многих городках высылки становились первыми коллективными травлями местных евреев со времен погромов ноября 1938 г. В местах, где бесчинства 1938 г. превратились в народные празднества, где голоса членов гитлерюгенда и Союза немецких девушек присоединялись к хору злопыхателей, депортацию оставшихся евреев сопровождали оскорбления и поношения – старые проверенные и вновь изобретенные: «Только посмотрите, какие морды наели эти жиды!», «Теперь они шагают в гетто!», «Просто свора бесполезных тунеядцев!». В Бад-Нойштадте местные активисты фотографировали собравшихся на рыночной площади престарелых, полуголодных евреев. Увеличенные до размеров плакатов, снимки потом развесили в центре города для увековечения акции. Когда колонна построилась и двинулась в путь, всю дорогу к вокзалу ее сопровождала «большая улюлюкающая толпа школьников, не перестававших шумно веселиться, пока поезд не ушел»
[497].
В первых депортациях одних евреев натравливали на других. В ноябре 1941 г. Марианна Штраус с родителями в Эссене ожидали посадки на трамвай, чтобы доехать к сборному пункту на железнодорожном вокзале, когда два сотрудника гестапо неожиданно отпустили их, к полному удивлению остальных высылаемых. 18-летняя Марианна не могла забыть тот «звериный вой», издаваемый толпой депортируемых, когда они уходили. Семейство Штраусов получило «привилегии»: довольно зажиточные люди, они купили себе протекцию местного банкира и сотрудников военной контрразведки. Среди исключенных из списков первой волны высылки оказывались евреи, работавшие в оборонном секторе; евреи с иностранным, обычно западным подданством; жившие в «смешанных» браках; отличившиеся в боях во время Первой мировой войны; а также – в поддержание мифа о «переселении» в трудовые лагеря – старые и больные
[498].
Темпы депортации впрямую зависели от приоритетов военных перевозок и от постоянной нехватки угля зимой. Процесс высылки возобновился с новой силой в марте 1942 г., когда еще 45 000–60 000 евреев отправили из Праги, Вены и областей «старого рейха», где существовал риск авианалетов. Многих пожилых евреев и ветеранов войны перевезли в Терезиенштадт, маленький городок XVIII в. к северу от Праги. Выбрали его из-за расположения – в границах рейха и не совсем «на востоке», – что позволяло снизить обеспокоенность немцев и свести на нет усилия заинтересованных нацистских функционеров, то и дело обращавшихся с просьбами в пользу того или другого из своих подопечных евреев. Вовсе не являвшийся «древним гетто» и тем более «конечной станцией», каким его выставляли, Терезиенштадт фактически служил в первую очередь в качестве пересыльного лагеря, куда прибывало почти столько же эшелонов, сколько и убывало. При этом многих переселяли дальше – в гетто Люблинского региона в Польше
[499].
