А мама ответила, что этой студии уже нет, потому что она ее продала. Я была так ошеломлена, что слов не могла найти. Продала? Втайне? Когда? Зачем? Она мне ответила: „А помнишь, в 2003 году, когда вы с Сулейманом расстались, у нас был благотворительный бал в Екатерининском дворце? Вот все деньги за студию ушли на организацию этого бала“. Я предполагала, что это неправда, с директором этого зала мы тогда договорились и нам его предоставили бесплатно, потому что это было благотворительное мероприятие. А спонсорами бала был „Газпром“, и Миллер со своей супругой лично на нем присутствовали. Но что я могла сделать? Заподозрить свою родную мать во лжи? Нет, это не про меня. Потребовать деньги за эту студию немедленно? У кого? У собственной матери? Да вы с ума сошли!
Впоследствии узнала, конечно, что не была продана эта квартира ни в 2003 году, ни в 2009 году, когда я маму попросила ее продать за неимением денег. Моя мама не настолько наивная, чтобы избавиться от такой ценной недвижимости… Я была дико разочарована, и мне было очень досадно.
* * *
Боюсь, что за неимением своей личной жизни маме всегда хотелось быть свидетелем моих отношений с мужчинами. Когда мы жили с Сулейманом, мама приезжала в нашу квартиру на Петровку, спала на диване, а наутро говорила мне, что мы слишком громкие, соседям спать не даем. Каким соседям? Они от нас были отделены лифтом! Ну что я ей могла сказать? Это же буквально анекдот какой-то — приезжать и следить, не занимается ли взрослая двадцатипятилетняя дочь сексом! И она постоянно ежедневно настраивала меня против Сулеймана. Говорила, что он руководит мною, подчинил меня себе, диктует мне, как себя вести, что говорить и что делать. До сих пор понять не могу, что ее так в нем не устраивало. Мы отдыхали на лучших курортах, он дарил мне бриллианты, шубы и даже квартиры и вообще участвовал в моей жизни. Чем она была недовольна?! Не знаю, как даже сказать такое, но сейчас, когда оглядываюсь назад, в голову приходит нехорошая мысль, что мама мне завидовала. Гоню ее от себя, грешно так думать о собственной матери. Но эта мысль так здорово все объясняет, так расставляет все по своим местам…
Она, возможно, пыталась реализовать через меня все то, что не удалось ей, но когда у меня все шло хорошо, ее это почему-то не радовало. Когда мне было плохо, когда у меня были неприятности, она всегда была рядом, тут ей надо отдать должное. И моя любовь к ней за это только крепнет. Но моему счастью в личной жизни она никогда не радовалась. Словно оно ей поперек горла становилось, напоминая, что сама она балериной не стала, не реализовалась, карьеры не сделала, с мужем развелась, причем, как она всегда говорила, надо было сделать это лет на десять раньше. И личной жизни у нее своей уже давно не было. Может быть, она даже никогда никого толком не любила и главное — не была любима… Я не понимаю. Хотела она реализоваться через меня — так радовалась бы, что у меня есть все то, чего не было у нее: и счастье, и творчество, и карьера, и известное имя, и любовь, и мужчины, и подарки, и дом роскошный… Всегда маме говорила: „Если у меня будет все хорошо, то и у тебя будет. У меня будет человек с достатком — у тебя будут деньги. Я всегда с тобой всем поделюсь“. Я твоя дочь, и наша судьба, сколько возможно, всегда будет общей. Но это не помогало.
Колоссальная разница между мной и мамой заключается в том, что я очень позитивный человек. Я умею радоваться всему, что меня окружает. Я умею приспосабливаться к любым обстоятельствам и условиям жизни, даже к самым непростым и тяжелым, не унывая, не теряя веры, надежды и позитива. Мне свойственно прощать и не держать зла на обидчиков. Я всегда считаю, что если зло и несправедливость совершается по отношению ко мне, то это честнее, нежели я поступала бы так же по отношению к людям. Для меня щитом от любых противодействий служит свет, доброта и искренность моей души, умение не отвечать злом на зло и не опускаться до мести. В то же время мне присуще желание отстаивать правду и бороться за нее.
Тогда как мама всегда недовольна жизнью. Ее все не устраивает: люди, обстоятельства, условия, мое окружение, каким бы оно ни было… Даже те приближенные ко мне люди, которые совершали ей добро и уважали ее, вызывали в ней подозрение. Мама всегда и при любых обстоятельствах старалась плести интриги и привносила их в мою жизнь. Тогда как мне самой это абсолютно не свойственно. Мне всегда было невыносимо больно от того, что мама хотела развить во мне паранойю и недоверие абсолютно ко всем людям. А я привыкла доверять им, быть искренней, настоящей и открывать свою душу. Пусть и чрезмерно — но мне так живется легче!
Когда в моей жизни появился Игорь Вдовин, это было красиво — он неожиданно возник с лепестками роз, с красивыми романтическими моментами, с ухаживаниями, с прилетами ко мне в Краснодар на все мои спектакли с букетами белых роз. И я думала — почему бы маме теперь за меня не порадоваться? Допустим, она боялась Сулеймана, его силы, власти, его влияния на меня. Но Игорь с ним в этом смысле ни в какое сравнение не шел. Но нет, мама снова считала, что он сильно меня науськивает и все время говорит, что мне делать. Хотя я абсолютно самостоятельна и никому никогда не позволяю решать что-то за меня. И ей не позволяла. То же самое повторялось и со всеми остальными мужчинами в моей жизни — мама в каждом из них видела угрозу. И сколько бы я ни повторяла ей, что мое счастье в личной жизни ничем ей не грозит, потому что ни один мужчина не заменит мне мать, — ничего не помогало. Она патологически пыталась разрушить все мои отношения. Ее даже не смутило, что именно ее действия превратили Сулеймана в моего врага, она с удвоенным рвением кинулась разрушать мои отношения и с Игорем. И я спокойно отнеслась к тому, что она отказалась благословлять нас перед свадьбой. Впрочем, как спокойно? Я была сильно расстроена, но зная характер своей мамы в этом вопросе, была заранее готова к такому повороту событий. Ведь и сама не хотела официального оформления отношений — мы свадьбу сыграли, но штамп в паспорте ставить не стали. Потому что и у меня было предчувствие, что это не навсегда. Но некоторые моменты меня все же смущают и мне не понятны.
Мама вроде как не гнушалась брать у него деньги — три тысячи долларов на карту ежемесячно. Хотя в лицо называла этого человека альфонсом и „моральным уродом“. Я ей в конце концов указала на это, сказав: „Мама, ты уже или не бери деньги, или не оскорбляй человека, во всяком случае, при мне и Арише. Это просто некрасиво“. А она продолжала…
Вообще моей маме было свойственно всегда пользоваться деньгами моих возлюбленных. Для меня лично это не естественно — а она не видела здесь ничего дурного. За неимением собственных средств она никогда не стеснялась обращаться к моим мужчинам.
Еще я ей постоянно говорила: „Мама, тебя прошу об одном: ты будь просто моей мамой и бабушкой твоей внучки Ариши. Перестань на себя вешать эти роли продюсера, директора и администратора, они тебе не подходят. Ты ничего не понимаешь в этой сфере. И даже из самых лучших побуждений можешь натворить дел“. Когда мы с Игорем расстались, мама вместо того, чтобы посочувствовать, указала мне на то, что, мол, она была как обычно права: „Я же тебе говорила, что он тебя обманет, что он альфонс, что он тебя предаст и заберет все“. Вот тут, кстати, проявилось наше главное с ней различие. Я, в отличие от мамы, человек абсолютно позитивный, старающийся смотреть на мир широко распахнутыми глазами и во всем замечающий только хорошее. И игнорировать плохое. Так что ответила ей: „Зато минимум пять лет мы были счастливы. Во всяком случае, я. Пусть я была в розовых очках, ну и что, миллионы женщин мечтают жить в такой романтике, какую мне устраивал Игорь. Пусть этот человек меня обокрал, но моя-то душа осталась чиста, я любила его искренне. И самое главное — от него остался подарок, о котором мечтала, — моя дочь Ариадна“.
