Однажды, например, я вернулась в Москву после питерского концерта, помощница Сулеймана помогла добраться домой, а я так устала и так соскучилась по нему, что в квартире стала плакать и жаловаться ей, как мне одиноко и как хочу его увидеть. И вдруг — открывается дверь балкона, и оттуда в комнату входит Сулейман с огромным букетом цветов! Оказывается, он решил сделать сюрприз и ждал меня на балконе. Но ведь не сразу вышел, а сначала послушал, как жалуюсь его помощнице, что соскучилась! Эта его хитрость показалась мне такой милой! Как же я его все-таки любила… казалось, в нем вся моя жизнь. До сих пор горько думать, что такая любовь обернулась полным крахом.
Хотя первые звоночки для меня прозвучали довольно быстро. Просто я была так влюблена, что ничего не желала видеть. Чувства застили мне глаза. Сулейман ревновал меня ко всему и всем, но прежде всего — к моему творчеству. Так сильно, что уговаривал совсем бросить балет, театр, карьеру, сесть на диван и сделаться домохозяйкой. Это и смешно, и грустно, ведь я же хорошо видела, что он любит не только как меня саму, не просто как Настю, а еще и как знаменитую русскую балерину. Его самолюбию льстило, что я такая известная, что меня все узнают, восхищаются, завидуют ему. Когда он звонил и просил срочно к нему приехать. Я была на репетициях, но по его тону чувствовала, что ему по какой-то причине был действительно важен мой приезд. А я очень хорошо умела чувствовать его настроение. Так что приходилось быстренько доделывать свои тридцать два фуэте и мчаться к Сулейману — его машина уже, разумеется, ждала у выхода из театра. Приезжаю, захожу в кабинет, а там деловые партнеры, какие-то важные богатые люди, и все при виде меня сразу «ах» и «вау»… Невооруженным взглядом было видно, как Сулейман светился от удовольствия и гордости, что у него такая женщина!
И в то же время моя слава его раздражала. Сколько раз я уговаривала его прийти в Большой театр на мой спектакль или на какой-нибудь из моих концертов. Но он всегда отказывался. Это меня обижало и расстраивало, я ведь была уже состоявшейся балериной, примой Мариинского театра, Большого театра, английского национального балета, меня знали и в России и в мире, я уже представляла свой концертный проект. И очень хотелось показать любимому человеку, как я расту, какие есть новые шоу, новые номера. Сама никогда не лезла в его бизнес, потому что видела — он не хочет, чтобы я имела к этому какое-то отношение. Но мне было важно, чтобы он моими делами хоть немного интересовался, а не пытался откупиться деньгами.
Чтобы сразу расставить точки над i, скажу прямо — кое-какие из моих проектов он все же финансировал. Например, мои клипы были сняты благодаря ему, а режиссером был Федор Бондарчук, в то время еще не такой знаменитый, как сейчас, но уже довольно известный, в основном как раз как клипмейкер. Один клип у него стоил 40 тысяч долларов. Но все это была личная инициатива Сулеймана, потому что за все время, что мы с ним были вместе — а мы прожили с ним три с половиной года — я ни разу не попросила у него ни копейки. И дело даже не в том, что я такая немеркантильная. Хотя, конечно, мне было важно, чтобы он понимал, что я с ним не из-за денег. Просто его деньги были не нужны. Я была на пике славы, мои проекты и так охотно поддерживали различные компании, зная, что на моем концерте обязательно будет аншлаг.
Так что Сулейман с моими карьерными делами был связан мало. Он как настоящий восточный мужчина предпочитал дарить что-то истинно женское и материальное. Шубы, драгоценности, машину, квартиру… А вот поддерживать меня как балерину не хотел.
Я не сразу поняла, в чем дело, даже когда он стал намекать, что вот клипы сняла, и хватит, пора заканчивать карьеру, пора перестать принадлежать всему миру, пришло время стать его и только его. Домашней кошечкой. Попытки объяснить и убедить ни к чему не приводили. Говорила ему, что мечтала стать балериной с пяти лет, что это часть меня, причем очень важная. Убеждала его: «Сулейманчик, прошу тебя, хоть один раз приди в Большой театр на мой спектакль. Ты будешь в царской ложе сидеть, мы тебе станцуем спектакль классный…» На что он отвечал, что не может, что у него в глазах темнеет от одной мысли, как я буду танцевать на сцене, полуобнаженная, в балетной пачке, а в зале будет сидеть тысяча мужчин и пожирать меня глазами. И сколько бы его ни убеждала посмотреть на ситуацию с другой стороны, что он будет сидеть в царской ложе, я буду танцевать лично для него, как когда-то Кшесинская для Николая II, а все в театре будут ему завидовать… ничего не помогало.
Сулейман так и не смог себя пересилить. Даже когда он поддерживал мое выступление в Концертном зале «Россия», смотреть его все равно не стал, просто заехал на десять минут, показался в директорской ложе и уехал. Это безумно расстраивало, тем более что я искренне его любила и на других мужчин даже не смотрела. Конечно, мне нравилось, что на меня оглядываются, нравились восхищенные взгляды, но как мужчина для меня существовал только он. Ни разу не дала ему реального повода для ревности. Но наши отношения это не спасло.
Проблема была том, что Сулейман влюбился в меня такую, какой я была, — яркую, знаменитую, свободную, звезду балета, а потом захотел сделать домохозяйкой, своей личной собственностью. Говорю об этом без иронии, у него были самые серьезные намерения — насколько он мог себе их позволить. И наличие жены и двоих детей не мешало ему хотеть, чтобы я тоже стала ему женой — не по документам, но фактически. Он ведь мусульманин, в их культуре и традициях несколько жен — это нормально. Но никогда не представляла себя в роли второй жены. Мне всегда нужно быть единственной и неповторимой. И дело не в штампе в паспорте — это не имело никакого значения. Дело в самом отношении, в том, что он хотел сделать меня именно своей собственностью, лишить свободы, карьеры, балета. Готова ли я была на такие жертвы ради любви? Нет. Это все равно что лишиться собственной личности, превратиться в красивую куклу, приложение к любимому человеку. Никогда! Я бы все для него сделала, но только не это!
Были и еще пугающие звоночки. Например, Сулейман очень хотел, чтобы я родила ему ребенка. В общем-то, понятное желание, особенно для восточного мужчины. Я в принципе была не против, и готова была сделать перерыв в карьере. И вот, о радость (как тогда думала) — забеременела! Помню, мы сидели в новой квартире на Петровке, разговаривали, а я тем временем размышляла, как бы ему сказать, что беременна — ведь такие важные новости просто так не сообщают, нужно что-то особенное. И вдруг он сам заговорил о том, что нам нужен общий ребенок. А потом добавил, что если я ему изменю или вообще что-то будет не так, он этого ребенка заберет! И будет его воспитывать в Дербенте, где у него какие-то тетушки, бабушки или кто-то в этом роде.
Меня это так шокировало и напугало — было ощущение, что это знак какой-то, чтобы я не торопилась. Я еще не родила этого ребенка, да что там, даже о нем не сообщила, а Сулейман уже рассказывает, как заберет его у меня. Он так меня напугал, что я ему даже не сказала о том, что беременна. И вообще не знала, что теперь делать.
Но судьба решила все за нас. Через несколько дней на одной из репетиций у меня закружилась голова — и я упала. А в больнице сообщили, что случился выкидыш… Вот так… Это был серьезный удар, моя большая личная трагедия. И хотя Сулейман все сделал, чтобы меня окружили максимальным комфортом, и, несмотря на то что занимался мною лучший гинеколог России, я вернулась из больницы очень подавленной. Но с твердой уверенностью, что с судьбой спорить нельзя — не надо нам заводить малыша, ничего хорошего из этого не выйдет, в том числе и для самого ребенка. И в самом ближайшем будущем мне было суждено убедиться, что я была права. Если во время того ада, через который Сулейман заставил меня пройти после нашего разрыва, первое, с кого бы он начал свои жестокие действия, был ребенок, я бы, наверное, просто сошла с ума.
