А цветы для меня были очень значимы. Сулейман слишком хорошо меня знал, чтобы предположить, что я буду цепляться за все эти материальные ценности. И отлично понимал, что для меня на самом деле важно, за какие ниточки надо дернуть, чтобы мне стало по-настоящему плохо.
Самой главной «ниточкой» стал Большой театр. Думаю, эту историю и так все знают, да и я сама много об этом рассказывала в своей первой книге. Поэтому подробно излагать не буду — и так до сих пор горько вспоминать этот ужасный период. Я с кровью вырвала Сулеймана из своего сердца, и мне даже не удалось залечить эту рану работой. Он об этом позаботился.
Если коротко, то он сделал так, чтобы меня выгнали из Большого театра, причем задним числом. 16 сентября 2003 года Исканов передал мне письмо, что я, оказывается, уже два месяца как уволена. Я была в шоке. Это буквально выбило почву у меня из-под ног — Большой театр был для меня практически всем! Я была готова там танцевать бесплатно — да фактически так и делала, учитывая, какие копейки там платили. И что было еще обиднее — ведь сама познакомила Сулеймана с министром культуры и с директором театра. Он в какой-то момент попросил, и я охотно оказала ему эту маленькую услугу. Признаться честно, даже в глубине души понадеялась, что цель его знакомства с ними — через них сделать для меня что-то хорошее. Я ведь в театре не была на особом положении, танцевала как все — что дадут, такое же положенное количество спектаклей, как и другие балерины. Конечно, сама я его ни за что бы ни попросила на кого-то надавить или что-то профинансировать, но надежды такие были, не скрою. Ну а в итоге убирали меня из театра те самые люди, с которыми я же Сулеймана и познакомила. Вот такая злая ирония.
Хотя началось все на самом деле еще до увольнения. Сулейман даже не скрывал, что решил меня уничтожить, он позвонил моей маме и прямо сказал: «Теперь Настя будет танцевать только на дискотеках». Даже описать не могу, в какой шок и негодование это меня повергло. Кажется, он забыл, кто я и откуда вошла в его жизнь. Когда олигархи делают своей любовницей какую-нибудь девушку, ничего из себя не представляющую, вкладывают в нее миллион долларов и делают из нее якобы звезду, то, конечно, у них есть некое моральное право потом точно так же отправить эту псевдозвезду в забвение. Но я-то в жизнь Сулеймана вошла уже состоявшейся личностью, причем не случайной, не сиюминутной, а известной балериной. Трудилась для этого с самого раннего детства, да и вообще, сколько миллионов ни вкладывай, мои 32 фуэте сами не появятся — их под фонограмму не запишешь, в студии не отредактируешь. Я танцевала в Мариинском, в Большом, на мировых сценах, меня учили такие мэтры, как Григорович, Васильев, Максимова. Майя Плисецкая работала со мной в Большом театре и сама лично передала официальное право танцевать балет «Кармен». Я была первой, кому она передала эту свою коронную партию! Она сама репетировала со мной этот балет и пригласила участвовать в ее юбилейных концертах. Борис Эйфман ставил для меня балет «Русский Гамлет», в котором я исполняла роль императрицы Екатерины Великой. Это мой самый любимый балет за всю жизнь. И сейчас, фото из этого балета украшает мраморную гостиную моего особняка в качестве огромной фрески. А у каких педагогов мне посчастливилось там заниматься… Е. Максимова, Н. Бессмертнова, Н. Павлова, Н. Семизорова, М. Лавровский, Г. Таранда, А. Лиепа…
Я не просто так перечисляю все это созвездие великих людей. Они действительно великие, и с их помощью я стала профессионалом в своем деле. Сулейман сам еще недавно гордился тем, какая я знаменитая, демонстрируя своим друзьям, чтобы они ему позавидовали. Он лучше кого бы то ни было знал, что я звезда благодаря моему собственному таланту и моему неустанному ежедневному труду. А потом решил меня убрать со сцены? Просто с помощью денег? Да я даже из принципа стала бы бороться!
Но война против меня велась масштабная. Сначала стали запугивать моих партнеров — ведь балерина, как фигуристка, сильно зависит от партнеров. Им угрожали, что переломают ноги, если они будут со мной танцевать, одного даже на самом деле избили в подъезде. Но когда стало ясно, что запугать можно не всех, пошли напролом и выставили Волочкову из Большого театра. Причем в буквальном смысле — не просто уволили, а вообще запретили на порог пускать. Прихожу на проходную, прошу охранников: люди, дайте пройти, заберу хоть свои вещи. А они: нет, не велено. Спросила: «А если бы Майя Плисецкая здесь стояла, вы бы тоже ей так сказали?» Они говорят: «Да, все на равных условиях». Безумие какое-то. Что оставалось делать? Только сказать им: «Тогда это было бы просто проявлением вашего невежества». Но вряд ли они меня поняли.
Конечно, воевать надо было не с охранниками. И я подала в суд на директора Большого театра. Многие удивляются, почему именно на него, он ведь всего лишь исполнитель. Так именно поэтому!
Во-первых, я не могла и не собиралась воевать с Сулейманом. Я его любила! Да, он организовал против меня травлю, но я еще долго пыталась с ним помириться. Объяснить ему, что он мне по-прежнему дорог. Писала ему в письмах, что не верю, что он все это делает, что я его все еще люблю и хочу, чтобы он помнил об этом. А к письмам всегда прикладывала белую розу в знак моей верности нашей любви. Я оправдывала действия любимого человека силой его чувств, ревностью, превратившей любовь в ненависть, пыталась воззвать к этой любви, которую он старался заглушить. Но все было напрасно, он не отвечал. Тогда решилась связаться с ним по тому самому телефону, который он подарил. До сих пор берегу его как память — желтенький Т-68 Sony Ericsson, кнопочный. Но когда попыталась позвонить, оказалось, что связи нет — Сулейман порвал последнюю соединяющую нас нить. Вот тогда я поняла, что все кончено.
Это было большой травмой. Не то, что он устроил на меня такую охоту, а вот эта потеря с ним даже шанса на связь, уход из моей жизни этого человека полностью.
Во-вторых, почему я стала судиться именно с Иксановым — а знаете, из принципа. Ведь он выгнал меня не потому, что я плохой профессионал, не за какие-то нарушения, и не потому, что на меня отсутствовали роли. И даже не из личной неприязни, что хоть как-то было бы оправдано. Он сделал это, потому что ему заплатили и приказали. Ненавижу холуйство! В другой главе расскажу подробнее о том, каким коррумпированным в это время начал становиться Большой театр. Но тогда это все только начиналось, и меня это убивало — искусство, балет приносить в жертву деньгам! Артистов запугивали, заставляли писать и говорить про меня всякие гадости. Унизили не только меня, но и их всех, вынудив вот так подчиниться, пойти против своей совести. Конечно, не все на это согласились. Например, Коля Цискаридзе отказался подписывать письмо, что он, якобы, не может со мной танцевать. И не сдался, хотя ему это тоже принесло много неприятностей.
Вообще, в чем была суть всей той унизительной травли? Когда стало ясно, что я просто так я не уйду, пришлось придумывать причину, по которой Волочкову можно выставить. А поскольку законных причин найти было нельзя, а деньги-то уже заплачены, Иксанов стал искать что-нибудь такое, что было бы понятно общественности. И ничего не нашел более дикого, чем сказать, что Волочкова вдруг стала слишком большой и толстой, и ее не могут поднять партнеры. Вдумайтесь! И, как я уже сказала, еще и их заставляли подписывать письмо, что они отказываются со мной танцевать. По той же причине. Под угрозой того, что они не поедут на гастроли, если они этого не сделают.
