– У… учить? Чему?
– Тому, о чем я уже говорила! Чтобы люди смогли найти, открыть в себе силы, подобные твоим! Покажи людям, что им ни к чему в страхе склоняться перед кланами магов, перед Церковью, перед Собором… Покажи им, Ульдиссиан! Пусть знают: в каждом таится величие, даже не снившееся ни одному из самозваных пророков и священнослужителей…
Осекшись, Лилия ненадолго умолкла.
– Я знаю, что говорю, любовь моя, – продолжала она. – Ты можешь указать им путь… можешь, не сомневайся! Смотри же… смотри…
С этими словами аристократка потянулась к одному из цветов, нежно коснулась его кончиком указательного пальца.
Из сердцевины цветка стремительно потянулся наружу тоненький стебелек с круглой ягодкой на конце. Быстро налившись соком, ягодка лопнула, открыв взорам крохотный бутон, а бутон, в свою очередь, тут же раскрыл лепестки и на глазах изумленного Ульдиссиана превратился в точную копию первого, изначального цветка.
– Получилось! Я знала, я чувствовала!
Смех Лилии казался чудесной музыкой.
– Чувствовала с тех самых пор, как ты исцелил меня, будто бы сделанное тобою всколыхнуло, пробудило силы, дремлющие внутри! В сравнении с тем, что совершил ты, это не так уж много, но уже кое-что…
Лилия вновь повернулась к нему, в ее голосе зазвучали нотки решимости.
– Ты пробудил во мне эти силы, любовь моя! А значит, можешь сделать то же и для других! И после этого ни одному лжепророку не засорить их уши обманом! После этого уже никого не обольстят пустыми посулами да бесплодными надеждами! И все – благодаря тебе!
Пугающие, но в то же время весьма соблазнительные, слова золотоволосой красавицы вихрем кружились в Ульдиссиановой голове. Из глубин памяти снова всплыла и смерть родных, и слащавая назойливость проповедников, являвшихся обратить его горе к собственной выгоде. Тревога и страх вновь уступили место негодованию.
Лилия привлекла Ульдиссиана к себе, едва не коснувшись губами его губ.
– Скольких еще, подобно тебе, постигла беда, дорогой мой Ульдиссиан? А ведь ты можешь позаботиться о том, чтоб такого ни с кем никогда больше не повторилось!
Никаких больше священнослужителей. Никакой Церкви Трех. Никакого Собора Света. Люди начнут полагаться только на самих себя, строить жизнь по собственному разумению…
Сын Диомеда широко улыбнулся. Эта мысль ему очень понравилась.
– А я… я, – выдохнула Лилия, – всегда буду с тобою рядом. Мы с тобой всегда будем вместе, вдвоем… однако единым целым.
Страстно, надолго прильнув губами к его губам, она потянула его за собою, на мягкую траву…
* * *
Сжавшись в комок, Серентия сидела у костерка. На небольшом лоскуте, расстеленном рядом, лежала ее скромная добыча. Большая часть ягод вряд ли годилась в пищу, но, по крайней мере, они были под рукой. Кроме этого, Серентии удалось отыскать пару съедобных цветков.
Стоявший напротив Мендельн, не отрываясь, глядел в темноту позади костерка. Ахилия ждать было еще рановато, но Ульдиссиану с Лилией уже следовало воротиться, и оба они это понимали. Однако Мендельн тревожился лишь о том, как бы с братом чего не случилось, а вот мысли дочери торговца были гораздо сложнее.
– Она там, с ним, – пробормотала Серентия.
В ее голосе слышались нотки чувств, от которых Мендельну всегда становилось неловко. Серамские девушки им не интересовались вовсе, а он, в свою очередь, так и не смог доискаться, каким образом изменить положение дел.
– Возможное дело, я думаю, – откликнулся он и повел разговор о другом. – Надеюсь, Ахилий сумеет поймать хоть одного кролика. В седельных сумках охранников не нашлось почти ничего, кроме вяленого мяса да сухарей.
Однако сменить тему не получилось.
– Волнуюсь я за него, Мендельн, – произнесла Серентия. – Когда эта женщина с ним, Ульдиссиан начисто разум теряет.
– Ну, это вряд ли. Уж я-то брата знаю хорошо.
Серентия вскочила на ноги. От неожиданности ее собеседник отступил на шаг.
– Ей нужно всего-то пошептать ему на ухо, и он идет за ней, будто щенок несмышленый!
– С влюбленными такое случается, – ответил Мендельн, и лишь после этого осознал, что говорит.
К немалому его ужасу, Серентия глядела на него так, точно он вонзил кинжал ей в самое сердце.
– То есть, я не о том… я только хотел сказать…
К счастью, его жалкий лепет был прерван появлением… нет, не Ульдиссиана, Ахилия. В левой руке охотник нес пару кроликов и птицу и широко улыбался, однако при виде выражения на лице Серентии его улыбка вмиг испарилась.
– Серри… что с тобой?
Ахилий перевел взгляд с девушки на Мендельна, и глаза его вспыхнули так, что брат Ульдиссиана всерьез испугался: как бы не стать следующей жертвой, новой добычей охотника.
– Ты ей все рассказал? Мендельн! Как ты мог? Серри, мне так жаль твоего отца…
Мендельн замахал на него руками: молчи, дескать, молчи… но было поздно. Ужасное выражение лица, адресованное младшему из Диомедовых сыновей, обратилось к лучнику.
– А с отцом моим что?
Ахилий, точно не слыша вопроса, двинулся к Мендельну.
– Мендельн, помоги-ка все это приготовить! Испекутся не скоро, и потому лучше нам поспешить…
– Ахилий!
Дочь Кира, обойдя костер кругом, встала между обоими.
– Что случилось с отцом? – настойчиво спросила она и перевела взгляд на Ульдиссианова брата. – Ты тоже знаешь, так?
– Серентия, я…
Но Серентия лишь взволновалась сильнее прежнего.
– С ним что-то случилось! И я хочу знать, что!
Бросив добытое, охотник крепко обнял ее за плечи. Мендельну пришло было в голову то же, но он – как обычно, когда дело доходило до девушек – малость замешкался, и его тут же опередили.
– Серри…
От обычной жизнерадостности Ахилия не осталось даже следа.
– Серри… Кир мертв.
Серентия неистово замотала головой.
– Нет… нет… нет…
– Это правда, – со всей возможной осторожностью подтвердил Мендельн. – Его… одним словом… несчастный случай.
– Как?
Ульдиссианов брат немного замялся.
– Частью кровли, сорванной ветром.
Темноволосая девушка поникла головой.
– Ветром…
Мендельн начал опасаться, как бы она не обвинила в отцовской смерти Ульдиссиана, но нет, Серентия только бессильно опустилась на землю у костра и, спрятав лицо в ладонях, заплакала.
Первым к ней, ясное дело, подошел Ахилий. Присев рядом, лучник ободряюще обнял девушку. Ни в его взгляде, ни в этом жесте не чувствовалось ничего, кроме сочувствия и заботы. Но Мендельн-то знал, насколько Ахилий неравнодушен к Серентии – более, чем к кому-либо, включая себя самого. И неравнодушен, конечно же, вовсе не в той манере, как Ульдиссиан, до сих пор видящий в ней лишь девчонку, всюду таскающуюся за ним хвостом…
