На ногах, пусть и с великим трудом, сумел устоять только Малик. Не веря собственным глазам, смотрел он, как Ульдиссиан неумолимо шагает к нему. Глаза крестьянина налились кровью, и священник понял: сейчас его, так сказать, «жертва» учинит над ним нечто гораздо хуже всего, учиненного до сих пор.
Поняв это, Малик сделал самое разумное, что только мог.
Перед Ульдиссианом возник, закружился в воздухе вихрь, немедля подхвативший с земли всю пыль пополам с мелким мусором. Рукотворный смерч ударил Ульдиссиану в лицо, на миг лишив его зрения.
Священнослужитель сосредоточился, и…
* * *
Отмахнувшись от густой пыли, Ульдиссиан разозлился на себя самого за то, что не ждал чего-нибудь в этом роде. Ослепленный, он приготовился к самому худшему: ведь за первым ударом Малика наверняка последует и второй, куда более подлый.
Однако пыль тут же осела… а от верховного жреца на поляне не осталось даже следа.
Сын Диомеда растерялся и замер, ожидая какого-нибудь подвоха, но Малик даже не думал, возникнув из ниоткуда, продолжить бой. Вместо этого изящные, тонкие руки обняли его сзади, и голос Лилии объявил:
– Ты одолел их, Ульдиссиан! Ты спас нас всех и от церковника, и от его демонов!
Оглядевшись вокруг, Ульдиссиан увидел лишь трупы мироблюстителей да двух адских тварей. По крайней мере, трое из церковников оказались поражены стрелами, а это значило, что он защищал своих не один. Ахилий уже стоял рядом с Серентией, утешал дочь торговца, как мог.
– Прости ее беспечность, любовь моя, – негромко добавила Лилия. – Она вовсе не думала подвергать нас опасности.
Ульдиссиану захотелось подойти к Серентии и объяснить: дескать, он понимает, что Малик завладел ее разумом… но, поразмыслив, крестьянин решил предоставить дело охотнику. Кто-кто, а Ахилий уж постарается успокоить безутешную девушку!
– Ты был просто изумителен! – продолжала аристократка, едва не захлебываясь от восторга. – Теперь видишь, любовь моя? Теперь видишь, что тебе все по плечу, что ничему на свете не преградить тебе путь к нашей цели, к нашей мечте?
Естественно, он все понимал, и сам не уставал дивиться собственным же свершениям. Один из высших иерархов Церкви Трех обратил против него и чары, и воинов, и чудовищ, однако остался с носом. Что еще в силах противопоставить ему любой из тех, кому не по нраву его существование? Ну, конечно же, ничего…
Однако без новых попыток не обойдется… а значит, все остальные, особенно Лилия, целиком зависят от него до тех пор, пока сами не выучатся пробуждать таящиеся в них силы.
– Пусть приходят, кто пожелает, – сам того не сознавая, пробормотал Ульдиссиан. – И этот пускай приходит, – добавил он, вспомнив о Малике.
Лилия, обойдя его, встала сбоку. Глаза ее ярко блеснули в свете костра.
– Ульдиссиан! Ты слышал, что сказал этот церковник? Он назвал имя, ты слышал?
Этого Ульдиссиану припомнить не удалось.
– Имя? Какое имя?
Губы Лилии приблизились к самому его уху.
– Он сказал: «Люцион». Церковник назвал это имя демонам!
С этими словами она устремила взгляд на подходящего Мендельна. Ульдиссианов брат вздрогнул.
– Вот ты! Ты ведь слышал, не так ли?
Мендельн заметно замешкался, собираясь с мыслями, и согласно кивнул.
– Да. Я слышал от него это имя. Я слышал, Ульдиссиан.
Люцион… К этому самому имени взывал перед смертью тот, первый демон. Сегодня им воспользовался и Малик.
Нет ли какой-нибудь связи между Церковью Трех и загадочным Люционом? Между Примасом и неведомым повелителем демонов?
При этой мысли Ульдиссиана охватила нешуточная тревога. Демоны в услужении у Церкви Трех… Что это может значить?
И кто же тогда таков Примас? Ведь Люционом вполне может зваться и он?
Глава девятая
Малик кричал и кричал… снова… и снова… и снова…
Кричал, но никто его не слышал… только не здесь, в тайной обители его господина. Кричал, моля об избавлении от мук, пусть даже знал: без позволения Примаса никто не придет… что может вообще никогда не случиться. Господин может устроить так, чтоб мучения Малика длились вечно!
Подстегнутый страхом, верховный жрец закричал вновь.
Но вдруг боль разом унялась. Задохнувшись, Малик мешком рухнул на каменный пол. Осязаемость пола привела его в немалое изумление: ведь он мог бы поклясться, что окружен бескрайним морем игл и огня.
– Вместо тебя я мог бы поручить дело любому послушнику-первогодку и достичь столь же блестящего результата, – раздался над головой голос Примаса.
В его голосе не чувствовалось ни намека на мягкость и незлобивость, коими глава Церкви славился среди правоверных. Однако ж Малику сей леденящий кровь тон был знаком, прекрасно знаком. Правда, прежде он неизменно адресовался другим, а вот ему еще никогда…
А из тех, к кому он был обращен, покоев Примаса не покинул никто. Ни один человек.
– Как я разочарован в тебе, – продолжал Примас. – Я возлагал на тебя столь большие надежды, мой Малик, столь большие надежды! Кто пробыл моим фаворитом много дольше любого другого из смертных?
Вопрос был отнюдь не риторическим, это Малик понял сразу.
– Й… й-я, о великий…
– Да… да, мой Малик, именно ты. Ты прожил на свете вдвое дольше любого человека и за это время – возможно, ты помнишь? – стал свидетелем преждевременной смерти доброй полудюжины собратьев…
Вот теперь верховный жрец Ордена Мефиса окончательно убедился в том, что жизнь его подошла к концу, и, набравшись решимости, поднял на господина взгляд.
Примас, взиравший на своего слугу с высоты трона, надолго умолк. Столь продолжительное молчание ввергло Малика в трепет, как ни старался он сохранить уверенный вид перед лицом смерти, а то и чего-либо худшего. Обычно господин погружался в подобные раздумья, дабы измыслить нечто особенно ужасное.
Многомудрый великий жрец поднялся с трона и неторопливо спустился к оплошавшему слуге. Казалось, глядя на Малика, Примас что-то обдумывает, взвешивает, и в сердце верховного жреца – впервые с той самой минуты, как он из последних сил перенесся в Великий Храм – забрезжил слабый проблеск надежды. Быть может, его удостоят помилования?
– Я многое вложил в тебя, мой Малик, – мрачнее прежнего проговорил Примас.
Каждый слог из его уст сочился ядом, в каждом слове звучал глас рока. Верховный жрец снова понурил голову, не сомневаясь, что на его шею вот-вот падет меч…
Но вместо этого увидел лишь руку господина, протянутую к его собственной. Охваченный трепетом, Малик подал Примасу руку, и господин помог ему встать.
