– Я – его сын, мой Малик, и потому в ответе перед ним, как ты – передо мной! На сей раз я подарю тебе жизнь, ибо пришел мне на ум вопрос, коего не в силах постичь даже ты, и он вполне может быть связан с этим созданием по имени Ульдиссиан…
– От всего сердца благодарю тебя, господин! Я живу лишь ради того, чтоб служить тебе! Клянусь!
Не выпуская руки Малика, глава Церкви Трех кивнул.
– Да… так и есть… а чтобы ты помнил об этом, я награжу тебя весьма долговечным памятным даром.
Верховный жрец закричал вновь: руку в ладони Примаса – словно огнем обожгло. К немалому его изумлению и страху, рука изогнулась, скрючилась, меняя облик. Нежная плоть и жилы исчезли как не бывало, сменившись чем-то бугристым, сочащимся зеленой слизью. Кожа превратилась в толстую чешую, уходящую вверх далеко за запястье, пальцы сделались узловатыми, когтистыми, безымянный с мизинцем срослись в единое целое.
После того, как превращение завершилось, боль не унялась, и не унималась еще долгое время. Пасть на колени Примас Малику не позволил – так и оставил священнослужителя на ногах, лицом к себе. Взгляд господина сковал слугу по рукам и ногам.
– Теперь, мой Малик, ты будешь носить на себе наш знак… наш с отцом знак, – подытожил Примас, наконец-то выпустив его руку. – Отныне и навсегда.
Малик содрогнулся всем телом, но падать не пожелал. Пошатываясь из стороны в сторону, он устремил взгляд в пол и выдохнул:
– В-велик Люцион, всеведущий и всемогущий… но превыше… превыше – отец его, преславный и милосердный…
Тут человек осмелился вновь поднять взгляд.
– Преславный и милосердный Мефисто!
Люцион улыбнулся. Его безупречные зубы вдруг заострились, сузились книзу, лик потемнел, окутался тенью, однако свет здесь был совсем ни при чем. Всего на миг предстал он пред Маликом в истинном облике, однако и этого оказалось довольно, чтобы верховный жрец сделался бледен, как никогда.
С тою же быстротой, с какой поменял обличье, Примас принял прежний благостный вид. Рука его легла Малику на плечо. Нет, священник не дрогнул, но чего ему это стоило…
– Ты хорошо усвоил урок, мой Малик! Потому и останешься моим фаворитом. Пока. До времени. Ну, а теперь идем! Полагаю, этим вопросом лучше заняться внизу…
– Как пожелаешь, о великий.
Сжимая в ладони изуродованную, ноющую кисть, Малик пристроился сбоку от Примаса и вместе с ним двинулся вперед. Больше он, не желая вновь обратить на себя гнев господина, не сказал ничего.
Тот, кто на самом деле звался Люционом, сыном Мефисто, подвел Малика не к дверям в тайные покои, но к стене позади трона. Приблизившись к ней, Примас начертал в воздухе дугу.
На стене вспыхнула, запылала, сама собой удлиняясь в обе стороны, дугообразная линия. Не успел Малик перевести дух, как концы ее достигли пола, и очерченная линией часть стены исчезла… открывая путь в освещенный факелами коридор, ведущий вниз, под землю, словно к некоей древней гробнице. Но самым зловещим в нем казались многие шеренги каменноликих воинов, тянувшиеся вдоль стен: их устрашающие латы ни в одной мелочи не напоминали доспехов мироблюстителей.
Едва Люцион с верховным жрецом Мефиса ступили в подземный ход, суровые стражи, все как один, взглянули в их сторону и тут же встали навытяжку. Из-под черных шлемов, формой напоминавших безрогий бараний череп, на вошедших взирали отнюдь не глаза – бездонные темные дыры. Кожа воинов цветом была подобна могильному камню, а нагрудные пластины кирас украшал символ их нечестивого ремесла – кровоточащий череп, пронзенный парой мечей, обвитых змеями.
Эту братию Малик знал хорошо – многих он сам отобрал в их ряды. В отличие от господина, они не внушали ему страха: им предначертано было во имя Примаса встать под знамена верховных жрецов в тот день, когда Церковь овладеет всем Санктуарием и сможет отринуть всяческое притворство.
«Санктуарий…» Название это было известно немногим, и большая часть их отнюдь не принадлежала к смертным. Малик узнал сию истину о собственном мире от господина, в соответствии с занимаемым положением знавшего о мироздании более многих. В конце концов, разве в жилах его не текла кровь (если уместно здесь выразиться столь упрощенно) Владыки Ненависти, коего некоторые объявили демоном, правящим Преисподней заодно с братьями, Баалом и Диабло?
Понятия добра и зла давным-давно утратили для Малика всякую важность… ну, кроме их самого общего, книжного смысла. Верховный жрец понимал и признавал только власть, а Примас представлял собой высшую власть во всем мироздании. Разве не Трое, сошедшись вместе, создали мир Санктуария и населили его плодами собственного воображения? Разве не они, обманутые тем, кого почитали союзником, были изгнаны из Санктуария на многие сотни лет? Однако ж, несмотря на его предательство, ныне они вновь обрели опору в ими же созданном мире, и вскоре вырвут его из лап захватчика. Он-то, проклятье на его голову, полагал, будто теперь Санктуарий принадлежит ему безраздельно, будто теперь он может играть его обитателями, как заблагорассудится. Однако он недооценил Троих, а более всего, согласно авторитетному мнению Малика – сына одного из них, Люциона.
Кто, как не Люцион, спустя столь долгое время заставил предателя высунуть нос из укрытия, показаться им на глаза? А ведь это и стало первым шагом к отвоеванию Санктуария, к возвращению его в надлежащий вид… дабы немногие достойные, такие же, как сам Малик, возвышенные над ним, помогли Троим превратить все сущее в отражение их истинного величия.
Ну, а подобным Малику это сулило могущество, далеко превосходящее силы всех кланов магов, всех жалких аристократишек, вместе взятых.
Что именно могло в таком случае потребоваться Примасу от этого Ульдиссиана? Этого до конца не понимал даже верховный жрец. На взгляд Малика, Ульдиссиан, скорее всего, мог бы возглавить очередной легион воинов Троицы. Ну, а на что еще он может сгодиться? Его возможности Малик видел – на себе, так сказать, прочувствовал – и потому в верности своих выводов не сомневался. Надлежащим образом сломленный, крестьянин охотно поддастся воле Владыки Люциона, а затем станет ему безупречным слугой, готовым исполнить любой, самый ужасный приказ.
«В точности как эти морлу», – подумал священнослужитель.
Словно в подтверждение последней мысли, коридор наконец-то привел владыку Церкви Трех и Малика к цели. Двум жрецам, великому и верховному, преградила путь прекрасно знакомая Малику завеса, мерцавшая ядовито-зеленым.
И вновь сын Мефисто взмахнул рукой. Повинуясь жесту, завеса обернулась дымом, рассеялась… и перед ними с внезапным, раздирающим уши лязгом металла о металл, отворился вход в логово морлу.
Это название дал солдатам в «бараньих» шлемах сам Люцион. Морлу… Слово немалой силы: два слога, и оба насквозь пронизаны магией родителя Примаса! Ну, а морлу были не просто фанатиками – морлу дышали и жили желаниями Владыки Ненависти. Они больше не спали, они больше не ели: морлу только и делали, что дрались.
