Когда бурдючок опустел, сын Диомеда сощурился, вглядываясь во мрак над тропой. На востоке его ожидали низинная местность, а затем и Кеджан. Не так уж далеко пролегала граница джунглей, и если ехать, никуда не сворачивая, вскоре он окажется в более теплых краях. Когда-то, в прошлом, Кир говорил, что эти теплые края начинаются так неожиданно, будто какой-то могущественный проказливый дух поделил мир надвое по собственной прихоти, не подумавши.
«Сегодня, – рассказывал отец Серентии, – едешь ты, кутаясь в добротную меховую шубу, чтоб уберечься от снега… а назавтра не можешь продохнуть от адской жары, да на каждом шагу отмахиваешься от москитов с доброго воробья величиной!»
Ульдиссиан его россказням не слишком-то доверял, однако, судя по кое-кому из торговцев, заворачивавших в Серам, на востоке вправду было чему подивиться. К примеру, встречались порой среди них люди смуглые, узкоглазые, и, видимо, чем дальше в джунгли, тем больше их, таких, там проживает. Ходили слухи, будто на свете существуют люди еще темнее, черные, как уголь, и даже люди с кожей золотистого цвета.
Поговаривали, что в кланах магов этаких людей из чужих народов полным-полно, а уж Кеджан – вовсе огромный котел, где все расы смешиваются воедино. Взять хоть ту же Лилию: мастер Итон даже сумел догадаться, откуда родом ее семья!
От одной мысли о том, что он, простой крестьянин, едет в огромный город один, Ульдиссиану сделалось очень не по себе. Будь рядом с ним хоть аристократка, куда лучше знающая Кеджан… но нет: если стрясется беда, пусть она лучше окажется где-нибудь подальше. Подвергать опасности Лилию Диомедову сыну хотелось меньше всего на свете. Страх, как бы ее не постигло что-либо ужасное, и послужил самой веской причиной его внезапного бегства.
Перед глазами, заслоняя собой все вокруг, возникло ее лицо. Возможно, когда-нибудь им удастся воссоединиться, но не раньше, чем Ульдиссиан убедится, что встреча их не завершится несчастьем. Как бы там ни было, Лилия останется с ним навсегда – пусть только в памяти да в сердце…
– Ульдиссиан, – внезапно окликнули его сзади. – Ульдиссиан, любовь моя…
Выронив бурдючок, Ульдиссиан, как ужаленный, развернулся в седле и не поверил собственным глазам. Да, то была Лилия, собственной персоной, полностью одетая, верхом на огромном скакуне вороной масти… а ведь на конюшнях такого, помнится, не имелось.
– Лилия?! Что ты здесь делаешь?
От одной ее улыбки решимость Ульдиссиана начала таять, как снег на солнце.
– Сам видишь: следую за тобой.
– Ты должна была в Парте остаться, – собрав волю в кулак, возразил он. – Я ведь оставил тебя со всеми прочими ради твоего же блага…
Тронув коленями бока огромного жеребца, Лилия подъехала ближе.
– Ты можешь бросить всех остальных, Ульдиссиан, но от меня не уйдешь ни за что. Вместе с тобой я все это начала, вместе с тобой и закончу.
Тронутому такой преданностью, ему захотелось обнять ее, но о злодеяниях Малика он отнюдь не забыл. Рядом с ним Лилия навеки останется желанной добычей для людей вроде верховного жреца… или, хуже того, для их хозяев. Как бы Ульдиссиана ни влекло к ней, с Лилией нужно расстаться.
– Нет, Лилия. Здесь для нас с тобой все и закончится. Я не хочу тебе зла. Я не хочу твоей смерти.
– Но ты же видел, как я расправилась с Маликом, а вспомни, насколько он был силен! Поверь, любовь моя, я сумею себя защитить – особенно от тех, кто попробует разлучить нас!
Да, довод был убедительным: в схватке с прислужником Примаса даже Ульдиссиану пришлось нелегко. Однако собственный опыт подсказывал: Лилии вполне могло попросту повезти, а в следующий раз, столкнувшись с жаждущим крови врагом, она окажется совершенно беспомощной.
Представив себе, что тогда произойдет, Ульдиссиан мигом обрел прежнюю непреклонность.
– Нет, Лилия. Положиться на это я не могу. Случись что с тобой, как мне дальше жить? Возвращайся назад. И не спорь. Держись остальных, а за мной снова гнаться даже не думай.
Но вместо того, чтоб послушаться, светловолосая девушка спешилась.
– Никуда я не уйду. Последую за тобой, куда бы ты ни направился.
– Лилия…
Беспечно, будто бы вовсе не опасаясь, что жеребец куда-нибудь убредет, Лилия бросила повод и потянулась к Ульдиссиану.
– Обними же меня еще раз, – продолжала она. – Поцелуй еще раз. Докажи, что ты в силах со мною расстаться. Скажешь «уйди» – может, я и передумаю.
Сам понимая, насколько все это глупо, Ульдиссиан тоже сошел с коня. Всего лишь обнять да поцеловать напоследок… ну что ж, пускай. Хоть память останется. Но после он все же велит ей вернуться в Парту. Слабины он не даст ни за что.
Однако, как только Лилия слилась с ним в объятиях, как только ее губы коснулись его губ, решимость Ульдиссиана вновь начала таять. Что, если Лилия все-таки устремится за ним? Что, если отправившись следом сама по себе, верней попадет в беду? Может быть, вместе оно надежнее? С даром своим он осваивается не по дням – по часам, а значит, наверняка сумеет ее уберечь…
Между тем поцелуй затянулся, и вдруг Ульдиссиана охватила дрожь. Не открывая глаз, он отшатнулся прочь и, одолеваемый неожиданной слабостью, едва устоял на ногах.
– Ульдиссиан! Уж не захворал ли ты?
Еще миг, и внезапно иссякшие силы столь же внезапно вернулись. Покачав головой, Ульдиссиан поднял веки, но обнаружил, что перед глазами все расплывается, точно в тумане, и поморгал, разгоняя застилавшую взор пелену.
– Кажется… кажется, уже проходит, – пробормотал он, кое-как разглядев перед собой смутный силуэт Лилии.
Однако, стоило ее образу обрести некоторую отчетливость, Ульдиссиан озадаченно сдвинул брови. Что-то тут было неладно. Казалось, Лилия изменилась, словно бы…
Крик сын Диомеда сдержать сумел, но невольно попятился от нее еще дальше и, сам того не желая, наткнулся спиною на собственного коня.
Конь обернулся, всхрапнул и тоже попятился, как будто и он увидел поблизости нечто пугающее.
– В чем дело? – заволновалась Лилия. – Ульдиссиан! Что стряслось?
Однако ответить Ульдиссиан не мог, так как сам этого не понимал.
Перед ним стояла вовсе не светловолосая аристократка. Заметно превосходящее ее ростом, это создание было покрыто устрашающей чешуей, а волосы ему заменяла копна сияющих игл – длинных, как дикобразовы, игл, тянувшихся вдоль спины к… к змеиному хвосту с хищными острыми шипами на кончике. Нежные руки превратились в когтистые четырех… нет пятипалые лапы, а ступни, к еще большему ужасу Ульдиссиана, стали копытами, раздвоенными, наподобие козьих.
Лишенное всякой одежды, чудовищное тело каким-то непостижимым образом сохраняло невообразимую женскую привлекательность. Несмотря на все смятение Ульдиссиана, пышные формы манили, приковывали взгляд. Но самым ужасным оказалось другое. Подняв взгляд, сын Диомеда обнаружил в жутком лице – в горящих огнем, лишенных зрачков глазах, в клыках, словно бы созданных только затем, чтобы рвать да терзать – знакомые черты, черты той, кого он любил больше жизни.
