— При таких достоинствах трудно быть скромным, — пожал плечами Ириан. — Я из младшего поколения сидхе, поколения, считающегося самым слабым. Все мои товарищи, все наставники были гораздо старше меня, гораздо опытнее, но они проигрывали мне, и все чаще я замечал недоумение в их глазах … и зависть.
— Зазна-а-а-лся ты, Огарок.
— Зазнался, — не стал возражать Ириан. — Все мне удавалось, кровь кипела, я жаждал перемен, у меня было чувство, что я родился изменить мир, склонить чашу Равновесия на сторону неблагих фейри. И не у одного меня было такое чувство. Многие фейри Неблагого двора были недовольны внешней политикой короля Торикса. Он пошел на уступки людям, согласился на позорный договор с ними, и мы потеряли влияние, став в глазах всего мира просто кучкой монстров, изолированных в холмах.
— Будто вам есть дело, что думают о вас люди.
— Мы боги, Магари. Если мир меняется, это отражается на нас. В древности именно страх людей делал нас сильными. Благим фейри достаточно восхищения, чтобы жить и процветать, но мы, неблагие, питаемся страхом. Когда люди перестали нас бояться, мы сильно ослабли. Последней каплей стало то, что слуа, всадники Дикой охоты, стали разлагаться, как обычные мертвецы, и некроманты ничего не смогли с этим сделать. Тогда мы решили свергнуть Торикса.
— Мы? — уточнила я.
— Мы. Я и многие другие из младшего поколения сидхе. Мы явились к Ториксу и потребовали передать права достойнейшему из неблагих. Он обвел нас взглядом и заявил, что среди нас достойных нет.
— Постой-ка. Разве не один Элидир вызвал Торикса на поединок?
— Элидир был тем, кто нанес смертельный удар. Но фактически против короля выступили многие. Торикс был сильнейшим и старейшим сидхе, его защищали лучшие риоры… но я уже говорил, что побеждал лучших. Естественно, не только я способствовал победе; среди нас было много сильных сидхе.
— Но все-таки следующим королем стал Элидир.
— В одиночку Элидир даже не пробился бы к королю, — возразил Ириан. — Пока мы сражались с риорами, он выжидал удачный момент и дождался: изловчился и нанес смертельный удар Ториксу.
— Элидир считается сильнейшим сидхе Неблагого двора, а ты говоришь о нем так, словно он стал королем по случайности.
— Он сильнейший на данный момент, его сила и мощь несказанно возросли за последние пару сот лет. Но тогда он был всего лишь одним из многих.
— Что было дальше?
— Меня прокляли, — просто сказал Ириан.
— За что?
— Не за что, а почему. Сама природа моей силы и ее растущая мощь не на шутку взволновали моих якобы друзей. Они нашептали королю, что сидхе, который всегда побеждает, в конце концов бросит вызов и ему. Элидир решил не дожидаться этого.
— Кто слишком выделяется, того прищучить полагается, — процитировала я слова Дианн. — Вот тебя и прищучили.
— Именно. В то время придворным магом был не Падрайг, а другой эльф. Ему и было поручено наложить на меня мощное проклятье, чтобы моя сила не имела выхода и потухла со временем, а еще, желательно, отдалить от короля. И он нашел способ. Теперь я уже знаю, какой… Когда я пришел в себя, был уже в мире людей: слабый, уязвимый, насмерть обиженный. В кармане нашлась бумага напутствием: «Умерь гордость». Да, я был высокомерен, да, позволял себе дерзкие выходки, но кто из молодых сидхе не таков? Я не понимал, за что так сурово со мной обошлись. Истинное положение дел открылось мне позже.
— Нет ничего хуже для фейри, чем изгнание, — сочувственно проговорила я.
— Есть — человеческая жизнь. Я был богом, а стал человеком. Стал, как и обычные люди, слаб телом, болел, старел, к тому же облик мне дали на редкость отталкивающий.
— Это точно!
— Но даже в человеческой жизни я нашел отраду. Это был целый новый мир, неизвестный и манящий, и я захотел его изучить. Впечатления портило только одно — сами люди. Презрение к вашему виду у меня в крови, и чем больше лет я проживал в шкуре человека, тем яснее понимал, что ничего, кроме презрения, вы и не заслуживаете. Вы оказались точно такими, как мне рассказывали: слабыми, трусливыми, жестокими, жадными.
— Знаешь, не так уж вы, фейри, отличаетесь от нас!
— А я и не говорю, что мы отличаемся. Нам свойственны одни и те же пороки, но ваша скоротечная сложная жизнь куда сильнее склоняет к ним. Тяжело остаться высоконравственным, когда невзгоды так и сыплются на голову.
— Некоторые остаются.
— Но большинство портятся.
— Ладно, не будем об этом. Если тебя превратили в человека и изгнали в наш мир, потому кто король тебя боялся, то почему со Скендером не поступили так же?
— Я могу контролировать свою силу, а Скендер нет. Окажись он в мире людей, даже проклятым, неизвестно, чем бы все кончилось.
— Резонно. Итак, ты жил среди людей. Что дальше?
— Вольно я прожил лет пятьдесят; к моменту, когда меня нашли представители нашего двора, я был уже стариком и тяжело болел. Они исцелили меня, вернули молодость и предложили работу — по настоянию Падрайга, кстати, который к тому моменту занял место придворного мага. На следующие семьдесят пять лет я стал человеческим представителем Неблагого двора; полгода жил среди людей, полгода — в холме. Каждая отлучка тяжело давалась, я стал чахнуть, как чахнут все фейри вдали от дома. Ресурсы моего терпения кончились. Зная о том, что Элидир томим скукой, я решил добиться его прощения, найдя ему дару.
— Эх, и просчитался же ты со мной, Огарок!
— Наоборот, мне с тобой повезло, Магари.
Я фыркнула и напомнила самой себе, что Ириану нельзя симпатизировать, что он коварный сидхе, которого даже сородичи не вытерпели. Только вот я уже ему симпатизирую, и ничего с этим поделать не могу.
Глава 22
Мы долго еще разговаривали с Ирианом, почти до самого утра. Меня интересовало все: как рыжего воспитывали, как учили кузнечному делу, а потом и воинскому, как он овладевал своими силами, как жил среди людей. В голове не укладывалось, что сидхе, бог к тому же, может быть изгнан в мир людей и остаться там незамеченным. Но в нашем сумасшедшем мире возможно все!
Я не только слушала рыжего, еще и подмечала изменения его тона, взгляда, и пыталась составить его цельный образ. Иногда Ириан — чудесное создание, веселое, бесшабашное, открытое и улыбающееся. Он был таким, к примеру, сразу после того, как я сняла с него проклятье, или когда впервые привел меня в гости к себе домой. Такой Ириан не может не нравиться. Но порой рыжий невыносимо надменный, даже напыщенный, и очень ранимый: стоит только вспомнить, как он взвился, когда я плеснула в него вонючей водой, или когда Скендер впервые обозвал его «огарком». И, конечно, Ириан бывает прекрасен и величественен, настолько, что от него взгляда не отвести.
К утру я отправилась вздремнуть еще часа на два-три, а Ириан снова встал у моих дверей. Устраиваясь на ложе, я снова и снова анализировала поведение рыжего. Кто он мне — друг, недруг? Людей он презирает, но ко мне определенно расположен. Надо бы хорошенько расспросить Дианн о том, каким был Ириан до проклятья. Придя к такому выводу, я заснула.
