— Сломана лапа в нескольких местах.
— Пф-ф! И вы переживаете?
— Да. Переживаю. Ему очень больно.
— Больно? Гражданка Унсури, вы понимаете, как это звучит? Вы осознаете, о чем просите? Даже если мы и найдем вашего тхайна, доставим его сюда, на станцию, изолируем, то на какие средства он будет содержаться? Где он будет содержаться? Чем мы будем его кормить? Мы не можем бессистемно привозить сюда животных только по вашему желанию. Работа станции заточена под определенные задачи — размещение и лечение тхайнов в эти задачи не входят! А отправлять аэрокар в джунгли, да еще и выделять вам помощников я не стану, потому что затея ваша безответственна и безрассудна.
Козловски нашел нужные аргументы, уверился в их силе и разумности, обрел уверенность и под конец своего монолога даже стал сердит. Я выслушала его спокойно, и, как только он закончил свою речь, сказала твердо:
— Вы правы — в задачи станции не входит излечение и содержание тхайнов, а мои требования не очень разумны. Но вы их выполните.
— С какой стати, позвольте спросить?
— Вы любите свою дочку, Козловски? Конечно, любите. А теперь представьте, что ваша Джуди попала на станцию к людям, которые вынудили ее участвовать в заговоре. Представьте, что Джуди использовали, как приманку для негодяя. Представьте, что она оказалась в джунглях, где на нее охотились все подряд, где опасно все — даже вода! Вам бы не хотелось такого для своей дочери? Конечно, не хотелось бы. Так и мне не хотелось, но я была вынуждена участвовать.
— Вы согласились сами, гражданка.
— Са-ма? — по слогам выговорила я. — Да неужели? Ваш драгоценный Гетен меня шантажировал. Вам нужна была заложница-центаврианка, и вы выбрали меня. Я поработала заложницей, сделала, что было нужно вам. Теперь ваша очередь сделать то, что нужно мне.
— И вы готовы рискнуть жизнями других, чтобы исполнить свой каприз? — уточнил Козловски, чье лицо побелело от возмущения.
— Да, Козловски. Вам было плевать, чем рискую я, отправляясь с Гетеном на дело, так что мне плевать, чем рискнете вы, чтобы выполнить мой, как вы сказали, «каприз». Закончим на этом обсуждение. Аэрокар. Люди. И, возможно, местечко для тхайна на станции — таковы мои требования. Выполняйте.
Сказав это, я поднялась со стула и покинула кабинет.
Глава 18
Получив новый работающий браслет с моими данными, а также ТПТ-устройство, я наведалась к ближайшему автомату с водой. Мне давно уже хотелось пить, и сильно, поэтому, получив вожделенную бутылочку чистой, восхитительно холодной воды, я с наслаждением напилась. Только после шатания в джунглях осознаешь, каким удовольствием может быть обычная чистая вода… Напившись, я пошла к своему жилому модулю, надеясь, что не встречу знакомых — мне было не до разговоров и объяснений, хотелось какое-то время побыть одной и прийти в себя.
Мне повезло, и по пути к своему модулю и комнате я никого из знакомцев не встретила. Открыв дверь, я вошла в комнатушку. Все, как обычно: на тумбочке Джуди в беспорядке навалены какие-то безделушки, на ее кровати — смятый порванный комбинезон, на полу — крошки и масляный развод. Моя милая соседка, вероятно, на генетическом уровне имеет расположенность к беспорядку.
Улыбнувшись, я подошла к панели, которая скрывала от любопытных глаз Джуди и ее загребущих рук мои вещи, и, поднеся браслет к датчику, получила к ним доступ. Панель отъехала в сторону, открывая мои богатства — дорогие костюмы, обувь, еще более дорогое нижнее белье, кое-какую косметику, личный планшет и прочие мелочи.
Я задумчиво окинула взглядом свою одежду.
Строгое нижнее белье. Белый брючный костюм. Черный брючный костюм. Повседневный, сдержанного серого цвета брючный костюм. Спортивный костюм. Одно платье до колен. Туфли без каблуков. Туфли с каблуками. Несколько эластичных лент для волос…
Подумать только: ни одной легкомысленной вещицы, ничего экстравагантного или яркого, всего одно платье, да и то делового стиля.
Такой гардероб мог быть и у женщины, разменявшей седьмую сотню лет… Интересно, сколько лет прибавляли мне эти вещи? Определенно, с длинными волосами, убранными в тугую косу или хвост, с неброским макияжем и в этих закрытых костюмах, я казалась старше, уверенной в себе женщиной, и мне нравилось чувствовать себя таковой.
Я медленно подошла к зеркалу, единственному в комнате, и всмотрелась в свое отражение. От уверенной в себе женщины ничего не осталось: я опустилась до девчонки, у которой ни в чем нет уверенности. Да еще и эти волосы…
Мне впервые выдалась возможность как следует оценить свою, с позволения сказать, стрижку. Локен обкорнал меня камнем с острым краем, и обрезанные концы волос выглядели соответствующе. Я выглядела, как жертва слепого парикмахера; самые длинные пряди едва достигали плеч… Такие даже лентой для волос не собрать!
С этим нужно что-то делать. Вряд ли на станции есть мастера парикмахерского искусства, поэтому рассчитывать мне придется только на себя (не на мисс Козловски же!). Я вернулась к своим вещам и взяла расческу. Инструментов для стрижки у меня, конечно, не было, зато имелся нож с хорошо заточенным лезвием. Я носила нож в сумке не потому, что мне было нужно оружие, а по традиции. Покидая планету рождения, принято брать с собой что-то, связывающее с Родом.
В семнадцать-двадцать пять лет центавриане становятся совершеннолетними и получают в дар оружие от Главы Рода, или, если семья не имеет статуса Рода, от самого старшего члена семьи. Как правило, это нож, стилет, кинжал с гравировкой-пожеланием или девизом Рода. На моем ноже пожелания или девиза не было, только узор, в котором при усердном разглядывании можно было угадать кошачьи очертания. Вот он и пригодился мне…
Я расчесала волосы и мысленно представила, как можно улучшить ситуацию. Добиться прямого среза не получится. Решив срезать понемногу, я взяла в одну руку нож, другой вытянула прядку и, вздохнув, начала работу…
Я долго крутилась возле зеркала и так, и эдак, отрезая понемногу, и замирала, когда получалось отрезать слишком много. Я сама не знала, чего хочу, и действовала по простому принципу — отрезать все неровное и придать волосам максимально аккуратный вид. Оказалось, что максимально аккуратный вид гарантирует только очень короткая стрижка. Единственное, что я не стала трогать, это несколько прядей у лица — они красиво смотрелись и так. Попыхтев еще немного, я добилась того, что перестала выглядеть жертвой слепого парикмахера и стала выглядеть, как жертва косого парикмахера. А это все же лучше!
Закончив со стрижкой, я прибралась, переоделась в один из своих строгих костюмов и наложила макияж. Макияж, костюм, идеально стервозное выражение лица исправили ситуацию, и зеркало вновь отразило ту Кэю, к которой я привыкла. В таком виде можно показаться людям, не вызывая смешков и недоумения. Взглянув на часы, я вышла из комнаты: пора ужинать.
Я нервничала, вышагивая по коридорам, и надеялась лишь, что этого по мне не видно. Каждый шаг, приближающий меня к столовой, давался тяжелее предыдущего. Я привыкла быть красивой, и довольно ранима, чтобы спокойно выдержать насмешки по поводу прически, если они будут. Мужчины-сотрудники, которые встречались по пути, одаривали меня заинтересованными взглядами, но так было и раньше. Женщины никак на меня не реагировали, из чего я заключила, что моя само-стрижка не так уж плоха по исполнению и не бросается в глаза.
