На диване-уголке, стоявшем на кухне, попеременно спала то пьяная мать, то случайные асоциальные женщины, которых она периодически приводила. Он весь пропах потом вперемешку сигаретным дымом, алкоголем, рвотными массами – Аня старалась обходить его стороной, лишний раз не присаживаться на него, потому что, помимо физического отвращения, этот диван стал олицетворением той бездны, в которую упала их мать и затягивала своих неокрепших детей.
И вот в сумраке ночи Аня стояла в дверном кухонном проеме и смотрела, как Аглая медленно набирала в шприц приготовленную жидкость и искала единственную сохранившуюся вену – у себя на бедре. Буквально секунда – и тело женщины наполнилось животворящим ядом, она обрела покой, откинулась на спинку кухонного уголка и погрузилась в пьянящую дрему. Аня продолжала стоять и смотреть на нее – полуобнаженное, изношенное тело белым пятном выделялось на фоне ткани кухонного гарнитура. «Неужели это тело двадцатисемилетней женщины, неужели можно себя сильно так сильно не любить, чтобы превратить свою жизнь в эту агонию? Как это все жутко страшно, как уйти от этого, не видеть, не знать… Я должна вырваться… Я, мой брат и сестра», – она не спала всю ночь, думы терзали ее. Она знала, что должна быть сильной, и твердо была уверена в том, что ничего не сможет ее сломить – она справится.
Утром, когда Аня вышла на кухню, она увидела Аглаю, у нее до сих пор была игла в вене. Ей очень хотелось подняться, но левая нога была парализована. Она могла ею чуть-чуть пошевелить, но эти движения причиняли адскую боль. Аглая пыталась встать, молила о помощи – это было душераздирающее страшное зрелище. Жалость, мерзость и глубокое отчаяние чувствовала Аня, она побежала к маме в комнату.
– Зачем ты привела это существо в наш дом, мама? Почему я должна на это смотреть? Мне очень больно это видеть! – кричала Аня.
– Анечка, ей очень плохо, я хочу ей помочь. – сказала мама.
– Себе помоги сначала! Себе и нам! Спасая ее, ты отбираешь у нас, у своих детей, ломаешь нашу жизнь – как ты этого не понимаешь?! – рыдала Аня. – Она выбрала себе эту убогую жизнь, но в чем ее дети виноваты? Эта тварь их обрекает на вечные муки и страдания. Она не человек, она убийца детских душ! У нее уже двое детей в детдоме, а она носит третьего, продолжает колоться и заниматься проституцией. Этим больным и убогим нельзя рожать, кого они рожают? Их дети обречены, и спасения им нет, дети вырастут такими же, это порочный круг… Какую пользу такие люди могут принести? Они не способны сделать никого счастливыми, они могут только разрушать, они паразиты! Почему их принудительно не стерилизуют, чтобы они не размножались? У нас никогда не будет здоровой сильной нации, пока такие твари рожают! Она выбрала себе этот путь, но дети выбирать не могут, в силах человека предотвратить эти страшные трагедии – чтобы не рождались подобные ей, чтобы ее дети это не видели. Мама, это так больно! Я не могу на это смотреть! – рыдала Аня.
– Какая ты жестокая, Аня! Людям нужно давать шанс, нельзя забирать у женщины возможность стать матерью.
– У женщины? Где ты женщину видишь, мама? Нельзя давать подобным существам размножаться, таким образом можно уберечь еще ее не родившихся детей от страданий. И мне больно от того, что ты ее жалеешь, что ты настолько не любишь нас, что позволяешь своим детям на это смотреть…
Ане было очень тяжело смотреть на этих убогих людей, да и людьми их было уже не назвать – полное отсутствие разума, эмоций, остались только низменные потребности. Было очень больно, что жизнь вынудила ее столкнуться с этим так рано, что ей приходилось смотреть и жить с этими существами на одной площади, было невыносимо обидно, что родители не могли ее отгородить и защитить от этого ужаса… Ей так не хватало чувства безопасности и защищенности.
Один раз во время очередного запоя мамы и Михаила в гости пришли его друзья-уголовники. Когда мама с Мишей уже нагулялись и пошли спать, на кухне остался один из них. Он сидел пятнадцать лет в тюрьме за несколько групповых изнасилований, а когда вышел, начал зарабатывать тем, что знакомился с девочками-подростками из неблагополучных семей и принуждал их за деньги спать со взрослыми мужчинами. Он был самым мерзким из всех его друзей – худой, высокий, весь в наколках, с шрамом на пол-лица, он вызывал инстинктивное тошнотворное отвращение у Ани. В этот вечер, когда Аня мыла посуду и убиралась, он к ней пристал, начал ее домогаться – схватил за руку и начал стягивать халат. Аня взяла первое, что попалось под руку – бутылку, – и ударила его по голове. Он упал. Аня побежала в слезах к отцу в комнату и рассказала о том, что произошло. На что он начал скалить зубы: он всегда так делал, когда злился.
– Это ты виновата, что он к тебе пристал. Зачем в халате ходишь по дому? Ты же знаешь, какие нелюди здесь обитают, зачем ты даешь им повод? – сказал отец.
– Я виновата? – беспомощно плакала Аня. – Моя вина в том, что я родилась в такой семье? Что у меня нет родителей, которые могут меня защитить? Как ты можешь такое говорить? Я сейчас пойду в полицию и расскажу обо всем, что здесь происходит.
– Если ты пойдешь в полицию, то ему ничего не будет, а меня он убьет, – сказал отец.
– Ты живешь по своей конституции, законы которой написал ты сам, папа! Этот несправедливый, жестокий мир, спасения в котором нет, придумал ты! И хочешь, чтобы мы жили в нем! – рыдала Аня.
Отец запретил ей идти в полицию, потому что боялся, но Аня все равно пошла. Когда в дом пришли представители закона и увидели всю эту картину, они сказали: «Вы же знаете наши законы: пока никого не убили и не изнасиловали, мы их не можем посадить, нет тела – нет дела. А если вы напишете заявление, мы заберем его на сутки, но потом все равно отпустим». Безысходность и беспомощность чувствовала Аня, она просила помощи у всех – у мужчин во дворе, у полиции, у отца, но никто, никто не хотел вмешиваться, не хотел себе проблем…
И подобные случаи в детстве Ани еще повторялись: в их доме, там, где ребенок должен чувствовать себя безопасно и защищенно, постоянно обитали различные асоциальные личности, а там, где есть нищета, алкоголь, наркотики, присутствуют и другие еще более страшные человеческие пороки. Она жаловалась отцу, но тот ни разу за всю ее жизнь не заступился ни за нее, ни за брата с сестрой – боялся. И у Ани были десятки знакомых из ее далекого «коммунального прошлого», кто пережил подобное, – это случалось с детьми из неблагополучных семей, и часто это совершалось со стороны тех, кто был вхож в дом: отчим, дед, друзья семьи. Некоторых из тех жертв уже нет в живых, большинство сломались и спились, а те, кто приспособился, никогда об этом не расскажут. Потому что стыдно! Это та правда, о которой не принято и стыдно говорить, но уже невозможно молчать! Ребенок не может быть в чем-то виноватым. Мы не можем выбирать семью, в которой нам родиться, и не можем влиять на то, что с нами происходит там, но мы, наши решения и выборы определяют будущее – то, каким оно станет, и то, какими вырастут наши дети. Отец Ани сам пережил подобное в детстве – его маленькую сестру изнасиловали на его глазах, и то чувство стыда, которое ему привили тогда взрослые, осталось на всю жизнь. И именно это чувство он пытался внушить своим детям. Стыдно должно быть не жертвам насилия, а тем, кто их осуждает, травит и смеется над ними! Из-за таких людей, которые внушают чувство стыда жертвам насилия, преступления замалчиваются, а выродки, которые это совершают, продолжают жить и радоваться, зная, что беззаконие и безнаказанность процветает! Из-за людей, которые осуждают жертв насилия, мы живем в таком мире! Рушатся жизни миллионов людей! И те, кто осуждает жертв и внушает им чувство стыда, автоматически становятся защитниками моральных уродов, которые это совершают. И если человек испытывает чувство стыда и пытается его навязать всем – стоит задуматься, почему он его испытывает? Их чувства связаны с их страхами и комплексами, они сами боятся осуждения и хотят жить в мире себе подобных.
