– Нет, не начинай. Ты обещал не сворачивать в эту сторону.
– Прости. В общем, я правда очень нервничаю сейчас, и мне трудно собраться с мыслями. Честно говоря, меня всего колотит, но я буду говорить, и это пройдет. И это действительно будет тот разговор, который нам, то есть, мне нужен.
– Мне он тоже нужен, потому что нужен тебе, понимаешь? Я не хотела, чтобы ты думал, что мне плевать, потому что это не так, но я поняла, что ты уже так думаешь, и хочу это исправить. Чтобы хоть в этом тебе помочь. Помочь посмотреть на это моими глазами, чтобы увидеть все целиком.
– Сколько раз я представлял, что ты скажешь это, что рано или поздно все дойдет до этого момента, когда ты говоришь эти слова – ну, почти эти. Знаешь, что я думал потом? Потом мне становилось стыдно за то, что я желаю, чтобы кому-то было не все равно, что со мной происходит, что я чувствую. Какая-то часть меня презирала другую за эту потребность быть нужным, и я думал, что это просто жалко и гнусно – желать даже не ответных чувств, а просто чего-то большего, чем равнодушие. Ты представляешь, до чего я дошел – я ненавидел себя за то, что хотел быть для тебя чем-то большим, чем досадное напоминание о нашей неудаче, чем любой случайный прохожий. И я уже совсем в это не верил. Если честно… Я и сейчас не совсем верю, потому что кто-то внутри подсказывает, что ты говоришь это из жалости. Что ты сидишь здесь только потому, что этот разговор – шанс на то, что я, наконец, отстану от тебя и забуду все, и ты терпишь ради этого, и этот голос внутри ничем уже не заглушить, что бы ты ни сказала, что бы ни сделала.
– Просто из любопытства спрошу: даже если бы я сейчас подошла к тебе и…
– Что угодно. Я просто не поверю. Ни поцелуй, ни если бы мы поехали ко мне, ни пять лет вместе, ни даже чертова платиновая свадьба не заставили бы меня окончательно забыть, что все это иллюзия, обман, ловушка. Я слишком долго и много думал, и в какой-то момент что-то сломалось в голове. Черт, должно быть, тебе и правда неприятно все это слушать. Наверное, я был неправ.
– Нет, продолжай.
– Ты не сказала, что тебе не неприятно.
– Мне неприятно, не буду скрывать. Я не люблю такие разговоры, как ты уже давно понял, но если после него тебе станет легче – я могу потерпеть эти неудобства.
– Если ты так думаешь, значит, ты не понимаешь смысла того, что я чувствую. Оно включает заботу о том, чтобы тебе никогда не было неприятно, чтобы тебе ничего не приходилось терпеть. И теперь, как бы это объяснить… С одной стороны, меня воротит от того, что я делаю и говорю, с другой, мне кажется, что… нет, не так. Я хочу себя убедить, что у тебя есть что-то неразрешенное, с чем может помочь этот разговор, что у тебя есть какие-то сомнения или остатки… чего-то. Я хочу убедить себя, что все это не только ради меня, иначе мне вдвойне херовее от того, что тебе нужно терпеть мой тупой монолог. А с третьей стороны – знаешь, на что я надеюсь?
– Да, есть догадки. Нам обязательно говорить это вслух? Вообще обязательно говорить все это вслух, или достаточно будет просто понять, насколько мы понимаем, что происходит, и что каждый из нас чувствует и думает по поводу этого всего?
– А как можно еще понять? Если бы я мог понять твои мысли, узнать, что ты на самом деле испытывала все это время – я бы никогда не стал просить тебя о разговоре. Да и самого разговора не было бы, потому что все у нас было бы здорово. Возможно, я просто боюсь ответа “ничего не испытывала ровно с той минуты, как все закончилось, минуты, о которой ты даже не знаешь, когда она наступила”, и поэтому делаю проблему из ничего. Ведь проблема этого разговора… Честно, сколько раз я проигрывал его у себя в голове, и вслух тоже. Я представлял, что ты сидишь напротив, как сейчас, старался придумать, что ты могла бы ответить, злился, что не могу знать точно, что не могу думать, как ты, просто понять, как ты думаешь. Как люди всегда не могут понять друг друга. Я могу скопировать твою технику построения фраз, украсть у тебя несколько фирменных фразочек и так далее, но это все не то. И сейчас – то же самое. Тебя ведь тут нет на самом деле, я просто сосредоточился сильнее, чем в прошлые разы и…
– Что ты сказал?
– Ээ, ничего, просто задумался. Извини.
– Нет, подожди. Ты сказал, что меня здесь нет, значит, ты думаешь, что это так, значит… Черт, что ты сделал? Посмотри на меня!
– Все в порядке, я просто оговорился.
– Не бывает таких оговорок. Ты что-то принял, так?
– Ладно, это выходит из-под контроля. Удивительно, насколько глубоко в подсознание смогло проникнуть это желание быть кому-то небезразличным. Давай я щелкну пальцами, и…
– Так о чем ты говорил? О человеке-пауке?
– Да. Про него и Мэри Джейн. В общем, они встречались, на многое были друг для друга готовы, они правда любили – это повторялось читателям из выпуска в выпуск. В какой-то момент она узнала, что Питер – супергерой, и это стало огромной проверкой для их отношений: она должна была принять не только то, что может потерять его, потому что он каждый день рискует жизнью, но еще и то, что из-за него она сама и ее близкие могут пострадать. С одной стороны, второе кажется сложнее первого, но для влюбленного человека переживать за того, кого он любит больше, чем за себя – это обычное дело, поэтому все сначала думают в таких ситуациях о любимых людях, а потом о себе. Так что второе действительно сложнее, но только на третий взгляд, когда отбрасываешь эмоции и смотришь на все глазами взрослого человека. Она смогла. В итоге они поженились, долго были вместе, много раз были на волосок от смерти или расставания, но прошли через все. А потом… Во время одной из сюжетных арок Паркер раскрыл личность человека-паука – и, хоть его тетя и Мэри Джейн поддержали его в этом, это поставило на их спокойных жизнях крест. В итоге тетя Мэй почти умерла, а для того, чтобы это исправить, Питер и Эмджей прибегли к помощи дьявола. Серьезно, есть такой персонаж в комиксах у Марвел – Мефисто. Он предложил им сделку: тетя Мэй выживет, но взамен на это он изменит историю так, как будто Питер и Эмджей так и не женились, расставшись вскоре после неудачной свадьбы – и они, естественно, не будут помнить о том, как все произошло на самом деле. И… они согласились. Потому что верили, что их любовь так или иначе найдет себе дорогу, и они снова будут вместе. И вот, много выпусков спустя, Мэри заходит к Питеру в гости, чтобы обсудить, почему у них ничего не вышло. Им обоим это нужно, потому что он страдает из-за того, что она снова в его жизни, но холодна и отстранена, а ее гнетет, что они не могут быть друзьями из-за этого груза прошлого. И они сидят, вспоминают все…
– А из-за чего у них не вышло со свадьбой?
– А, для истории неважно. Просто случайное стечение обстоятельств. Так вот, они обсуждают это самое болезненное, Мэри Джейн целует Питера, они говорят еще немного о том, что значит “отпускать” и зачем это нужно, а потом она уходит, и им обоим становится намного легче, и Паркер чувствует, что наконец-то может двигаться дальше, что его самый любимый человек освободил его. И это там так подается, как… Как инструкция к безболезненному расставанию. Но меня это очень задело. Так долго они сочиняли комиксы об этой невероятной любви, о ее искренности, глубине и бессмертии, а потом – просто пшик, хватило одного разговора, чтобы Питер смог принять мысль о том, что может быть с кем-то кроме нее. Я сидел и думал: может, я чего-то не понимаю? Может, когда люди говорят о любви, они имеют в виду что-то совсем не то, что имею в виду я?
