* * *
Человек, шагнувший из воронки, на несколько секунд задержался под ревущей стеной водопада, наслаждаясь ощущением, которого не испытывал уже довольно долго. Вода была чертовски холодная, но дарила свежесть и возвращала осязание материи. Впереди было немало важных дел, но на несколько секунд он мог позволить себе немного постоять под водопадом. Как только несколько секунд прошли, путник решительным шагом двинулся вперед, ища глазами, где бы подняться повыше – туда, откуда падали воды реки, и где ждал его собрат по несчастью, которому повезло чуть меньше. Этому без сомнения несчастному человеку предстояло запустить цепь событий, которые изменят столь многое, что от одной только мысли о том, что кто-то еще может знать о подобной возможности, путника пробивал пот куда более холодный, нежели низвергающиеся воды Леты, оставленные им позади. Путник знал этого человека, и даже больше – оба они пострадали в каком-то смысле из-за друг друга, хоть и опосредованно. Теперь же они друг другу помогут.
Путник нашел подъем и через какое-то время оказался посреди парка, чуть поодаль от водопада. Побродив какое-то время между деревьями, он наконец нашел то, что искал.
Второй лежал на холодной земле, его туловище и лицо укрывали опавшие листья, уже понемногу начинающие гнить. Путник откинул их с мертвого тела, усмехнулся при виде тонкой тетради, покоящейся на груди трупа, и лишь чуть поморщился при виде наполовину сгнившей улыбки, сквозь которую были видны почти все зубы. После увиденного в иных местах путника было очень сложно удивить чем-то неприглядным или вызвать отвращение. Так что дальнейшие действия дались ему не то чтобы с большим трудом.
Он быстро провел кончиками пальцев правой руки над ухом, слегка задев волосы, и на каждом пальце зажглось по яркому желтому огоньку. Ладонью он надрезал брюшную полость мертвеца – плоть поддалась легко, как масло раскаленному ножу. Проделав какие-то манипуляции со внутренностями, путник достал руку и тем же движением убрал разрез, после чего наклонился к разлагающемуся лицу и вдохнул в него жизнь. Из пустых глазниц полыхнул тот же яркий желтый свет, и уже через какую-то минуту оживший труп сидел на куче листьев и отхаркивал на них кровь. Когда шок и первые неприятные физические ощущения прошли, он поднял голову и увидел – бога, должно быть? Для него этот человек и был чем-то вроде бога. Во взгляде его читалось неописуемое удивление.
– П-первый? Это ты?
Первый молча утвердительно моргнул. Воскрешенный хлопнул себя по бритой голове.
– Они вернули тебя? Я был мертв? Как ты…
– Слишком много вопросов, друг. Давай я объясню все по порядку – что случилось после твоей смерти, и как я здесь оказался, и почему вернул тебя к жизни, и другие вещи, куда более важные и масштабные.
– Ну, я готов слушать. И сделать что угодно в уплату долга перед тобой.
Первый прищурился, наклонив голову.
– Даже если я скажу, что ты должен заставить одного человека сделать кое-что не очень хорошее с несколькими его, скажем так, подчиненными; что-то, я бы даже сказал, противоестественное самой природе реальности; если скажу что тебе придется стать отшельником, что ты потеряешь память на какое-то время, что должен будешь в нужный момент принять на себя удар, чтобы спасти другого?
– А это “кое-что нехорошее” – насколько оно оправдано?
– Я рад, что ты спросил. Не бойся, никто не пострадает – кроме, наверное, времени, оно ведь не слишком-то любит, когда его скручивают в петли, даже если это в его интересах. Я клянусь, что в итоге твои действия помогут остановить жернова ненависти, разомкнуть круг зла, жертвами которого, в числе многих прочих, стали я и ты. Сейчас тебе это кажется словами безумца, но, когда я все объясню – уверен, ты поймешь меня.
– Что ж, тогда ладно. Объясняй.
Первый коротко кивнул и уселся на землю, опершись спиной о широкий ствол раскидистого вяза.
– Начать, пожалуй, стоит с того, как устроен наш мир. Ты когда-нибудь слышал о пространстве вариантов, Каин?
Картина пятая. Ошибка
Мой самый большой страх – изменившись, чтобы уйти от разочарований, боли и пустоты, переломив себя, став другим человеком, воспитав волю и разум, однажды оглянуться назад, задуматься: “А этого ли я желал?”, и не найти ответа.
Пленник Звезд, из пьесы “Алчущие”
Было двенадцать часов дня, когда затхлый воздух темной и прокуренной комнаты прорезал звонок телефона. Я, похоже, опять ворочался во сне, как жирный жук на сковороде, и теперь мобильник валялся на полу, так что пришлось медленно сползти с кровати, чтобы взять его, почти вслепую шаря рукой по полу – глаза едва открывались. Впрочем, звонившему достало терпения дождаться моего ответа.
– Да.
На том конце поздоровались и извинились за ранний звонок, хотя для нормальных людей полдень – далеко не раннее время. Это был мой редактор-дефис-издатель – и неудивительно, я ведь уже почти месяц не выходил с ним на связь и не давал никаких сведений по роману. Ох…
– Доброе, нет, что вы, не разбудили. Чем обязан?
Не оттягивай неизбежное, ты и так знаешь, зачем он звонит. Скажи все прямо и честно, как взрослый человек. Да, будет стыдно, очень. Но ты должен.
– Простите, что не связался с вами раньше. Я должен вам кое-что сказать о продолжении романа… В общем, к чему прелюдии. Я не буду писать продолжение.
Несколько секунд тишины – и сразу всплеск эмоций, вопросы, уговоры. Не дает и слова вставить. Может, лучше встретиться с ним сегодня, поговорить лично? Нет. На это у меня сил явно не хватит.
– Понимаете, я не могу больше писать. Я никогда не говорил вам, но у меня не было цели заработать деньги или признание своими работами, ну или это были побочные цели. Я писал, чтобы разобраться в себе, в своей жизни, в других людях, выплеснуть чувства, взглянуть на все под другим углом, что-то высказать, что-то показать, но теперь мне это уже не нужно – я нашел ответ на свой самый главный вопрос, чего и добивался всем этим, и сейчас, зная этот ответ, я понимаю, что смысла продолжать просто нет – потому что у меня больше нет никакой далекой цели, нет мотивации. Нет, я… я не могу рассказать. Простите, это был бы слишком долгий и личный рассказ. Знаете, просто иногда бывает так, что ты открываешь людям душу, выставляешь напоказ самое глубокое и сокровенное, тягуче болезненное, местами постыдное, а потом понимаешь, что никто не видит за словами образов, и те, кому ты показываешь свой глупый моноспектакль, видят только акт, оболочку, поверхность, но не видят за этим живой плоти мира, правды, изначального посыла. Они не следят за твоим взглядом, а лишь смотрят в глаза, не понимают мотивов, а лишь составляют мнение о средствах, не задумываются о причинах для незамысловатых упрощений, причинах для дилетантской поверхностности, а лишь замечают все это, мало чему придавая значение. Я не хочу быть художником, я хочу быть художеством, понимаете? Это не значит, что люди не правы, когда так поступают, не значит, что делают это намеренно, не значит, что они в чем-то глупее или хуже меня – просто всех нас разделяет много искажений – слишком много для обсуждения тем, которые мне интересны. Думаю, многие сумели бы мне что-то объяснить, указать на ошибки в мировоззрении, подметить то, чего я не видел, мы вместе пришли бы к чему-то… большему. Да, могли бы – говори мы на одном языке, но это не так, у каждого из нас свой язык мыслей, и никакой психолингвистике не под силу перевести непереводимое. Я понял свои оставшиеся мотивы и интересы, и надеюсь, что вы тоже сможете меня понять.
