– Так уже четыре? Вот жеж merda, я пропустил обед. Гар, дружище, надежная ты глыба содействия и всяческого пособничества, не желаешь ли совершить рекреационный променад до тартюфской площади?
– Прошу ваше сонливейшество не забывать, что ты должен мне двадцатку за…
– Эти инсинуации я нахожу весьма прискорбными в их очевидном свидетельстве твоего недоверия к моей здравой памяти и чистой совести. Выпишешь из моего долга, так и быть.
Ви и Гар спрыгнули на чуть спружинившие доски крыльца, Ви пугающе сильно потянулся.
– А что касается предмета долга, то я как раз хотел…
– Ну-ну. Давай за это чуть позже перетрем, лады? – Гар машинально оглянулся по сторонам, что всегда забавляло Ви и некоторых ребят из их блока, когда речь заходила о незаконных движениях собратьев; однако вовсе не забавляло тех, кто был старше курсом или просто чуть больше понимал в этих делах, – А пока можешь позабавить-таки меня историей о предмете своей ночной страсти. Ты шаришь, Эл и Бри уже принимают ставки на личность этой таинственной мамзели. А ведь вы с Эйприл совсем недавно…
– Я уже упоминал, что нахожу свойственную полузакрытому преимущественно задротскому обществу не выныривающих из болота спермотоксикоза и всухую проигрывающих постпубертату щелеглядов и домысливцев квазисавантского толка тягу к половым сплетням весьма прискорбной?
– Да, вроде кой-чего подобное этой словесной отрыжке от тебя уже слыхал. Дерзнем так порешить: ты обронишь мне на ухо ненароком имя, я его вложу в уста Червя – от меня-то Эл и Бри все одно не примут ставку – и, буде оно окажется сермягой, с барина будет списан и остаток долга. А? А?
– И не надейся, прохвост. Честь дамы бесценна! Хотя что об этом может знать такой грубый и простецкий мужлан, коему подобен порой ты в своих движимых лишь жаждой наживы деяниях. К тому же, Бри может и простофиля, но Эл вряд ли станет принимать крупную – а ты не сможешь удержаться в разумных пределах десятки – ставку, тем более от Червя, а заслав к ним несколько посредников, ты потеряешь в итоговом плюсе, ведь нужно будет отстегнуть уже не одному, да и несколько ставок на одно имя тоже имеют мало шансов. Эл распознает договорнячок, он меня в матеше подтягивал.
– Ладно, хрен тебя разрази. Все равно ведь узнают все, а ну как Марл в следующий раз за тобой выскользнет, э?
Когда через минут десять Ви и Гар зашли в один из фастфудов на “тартюфской площади”, дело приняло несколько иной оборот. Сидевшая за стойкой на барном стуле блондинка во всем черном подняла глаза от лежащего перед ней на столе телефона на вход и, заметив Ви, радостно подскочила со стула и решительно подошла к нему. На лице Гара с одной стороны начала медленно расцветать зловещая улыбка замыслившего недоброе прохвоста. Ви, обнимая девушку и бодая правым виском ее волосы, одарил друга таким красноречивым взглядом, словно вложил в него как минимум трехминутный монолог, щедро сдобренный угрозами, шантажом и язвительными отсылками на самой грани возможности их понимания.
– Линда, это Гарольд, мой верный друг, человек удивительной чести. Гар, это Линда, прекраснейшая и благословеннейшая из всех дочерей Евы.
* * *
Один из теплых августовских вечеров Виктор и Линда проводили, лежа на фигурной скамейке на вершине Восточного Холма, самой высокой точки лежащего целиком в огромной низине города, с которой открывался довольно неплохой вид на городской парк и уютные промышленные кварталы, где в последние пару лет у студентов местных вузов и прочей молодежи стало модно устраивать самые отмороженные тусовки, на которых пару раз появлялись и эти двое – каждый раз в таком состоянии, что Гар и Макс, снабжающие их и еще половину Консервы расходниками, крестились, молились и зарекались еще хотя бы раз… После чего все благополучно добирались к утру в свои блоки или на съемные квартиры, и зарок забывался. Уже полтора месяца их отношения благодаря любопытству Червя (Гар, должно быть, оценил иронию ситуации) носили статус “утратившие секретность”, хотя интерес к невесть откуда взявшейся Линде, которую до этого никто ни из Консервы, ни из остальной тусовки не знал и не видел, еще сохранялся, и Ви не отпускала привычка порой недобро щуриться и по-собственнически, позаметнее накладывать лапу на точеный стан девушки при виде некоторых личностей. Ей это, похоже, даже нравилось, но сам Ви постоянно ругал себя за подобные проявления неуверенности. Вообще, рядом с ней он всегда немного волновался, хотя и одновременно чувствовал себя спокойно, что не могло не радовать его, и даже снижал уровень позерства и лексических понтов с убаюкивающе-тошнотворного до стандартного студенческого, что не могло не радовать тех, кто находился в это время рядом с ними. Сейчас никого поблизости не было, но оба молчали, она – мечтательно, он – сосредоточенно. Ви заметил, что в такие моменты ему куда проще сосредоточиться на своем давнем увлечении осознанными сновидениями, и периодически пользовался этим, пересказывая Линде сюжеты тех снов, что считал связанными чем-то между собой. Она почему-то находила это мистическим и захватывающим, и слушала так, словно это были первоклассные детективы или лавкрафтовски-зловещие рассказы. Ви положил ладонь на внутреннюю сторону ее бедра и улыбнулся, когда Линда стала слегка царапать его мизинец – это значило, что с этой секунды за эскалацию близости придется платить.
– Ладно, я вроде вспомнил. Внимай же моим речам и позволь… Ага, спасибо.
Линда скорчила милую рожицу и закинула одну ногу на спинку скамейки, согнав с нее воробья.
– Какой, вчерашний?
– Неа, вчера ничего не снилось, так меня этот подлый дашнак загонял, чтоб его гобоем в глазницу… В общем, этот с позавчера на вчера.
– Оки-доки. Я – воплощение внимания.
– Снилось примерно вот что: я снова летаю от дома к дому, от окна к окну. На улице зима, все в гирляндах и елках – короче, то ли Рождество, то ли Новый Год неумолимо приближаются, и люди ходят все такие праздничные, разодетые, расфуфыренные – аж смотреть приятно. Помню и несколько неприятных сцен – то муж на жену орет, то мать ребенка по заднице колотит, то вообще хрен просечешь очередную дивную схему сбоя проводки их отношений. А я – уверенный, что это мое дело, будто на мне красный халат и шапка, и борода лет пять пропускает свидания с бритвой – взмахиваю рукой, и у них все налаживается прямо-таки волшебным образом, без какой-то там вендетты или восстановления поруганной справедливости, просто все мирятся и радуются, и я лечу себе такой дальше, и уже скоро лопну, так меня распирает от гордости.
Сказав это, он на пару минут замолчал. Линда терпеливо ждала продолжения, но все же решила проверить, не заснул ли он. Иногда рассказы о снах действовали на него убаюкивающе.
– Ви?
– Я тут, малышка. Просто формулировал. И вот, лечу я дальше, и в какой-то момент вижу в окне того странного паренька, про которого я уже пару раз рассказывал.
– Который худой и седой? У него еще вроде что-то с мимикой было…
– Ага, он самый. Сидит на кровати с ногами, лицом к стене, а плечи так колотятся, что смотреть страшно – даже во сне, вообрази себе такую сценку. Ну и я хочу своим непринужденным жестом волшебника поневоле разом освободить пацана от всей херни, что у него на душе творится. И как только я взмахиваю рукой… Дальше странно. Словно рядом с ним появляется мужик в рубашке с блокнотиком в руке, и машет мне этим блокнотиком, а другой рукой поворачивает голову пацана на сто восемьдесят градусов, и я вижу стремные, мертвые глаза, как у белой акулы. И тут меня как будто затягивает в один его глаз и вытаскивает через другой, и, пока я в каком-то смысле у него в голове, я вижу его в каком-то другом месте и другом облике, но все равно знаю, что это он, и он ходит среди людей, запихивая их в портфель, и они вылетают из портфеля, но уже мертвые, и танцуют вокруг него в небе, водят просто невообразимых размеров хоровод. Хоровод мертвых. Последнее, что я там вижу – как он срывает какого-то чела с потолка, будто тот там висел, как игрушка на елке, и тянет его в свой портфель. И тут меня, как я уже упоминал, вытягивает из головы пацана через второй глаз, мужик за окном выбрасывает в мою сторону кулак, и меня уносит от этого окна, и затем выкидывает из самого сна.
