– Так к чему ты все ведешь?
– К тому, что человеческое сознание в принципе не может обработать такой массив данных в силу своей предельной ограниченности. Мы как бы признаем это, но зачем-то устанавливаем определение, которое описывает что-то, что мы никогда не осмыслим. И все бы ничего, если бы это невообразимое нечто не было альфой и омегой всего, чего мы желаем. Сознание – ошибка природы, потому что оно разрушает само себя.
– Не уверен, что все понял, мне нужно время подумать и скорректировать терапию с учетом новых данных. Пока лучше расскажи, думаешь ли ты о чем-то хорошем, или только о смерти и багах в сознании?
– Конечно, нельзя же все время думать о плохом. Но все хорошее, кроме воспоминаний, что у меня есть – выдумано и живет только внутри моей головы. Но там действительно много всего.
– Чего всего?
– Да вообще всего. Я придумал сотни миров.
– Ну и замашки у тебя. С такими заявлениями можешь на рай не рассчитывать, да и чушь все это – человек ведь не может уместить в себе столько информации.
– Да, возможно, большинство из них слабо детализированы. Но есть целый город, который я продумал до распоследнего закоулка, до малейшей трещинки в кирпичике на мостовой. Почему, думаешь, у меня такая плохая память? Все ресурсы уходят на это место.
– И что же это за город?
– Это такой собирательный образ того, что мне нравится. Он – история всего, что я видел, всех, кого я знал, всего, что со мной происходило и всех, кого я выдумал. Это вся моя жизнь и суть, книга, написанная бетоном, деревом, стеклом и металлом. Я знаю каждый метр этого города, и каждое место в нем что-то значит. Все, что сложилось неправильно здесь, или вообще никогда не происходило, живет там. В этом месте я счастлив так, как почти никогда не был счастлив в настоящем мире.
– Но ты же понимаешь, что с настоящим миром никакая фантазия не сравнится? Ты не сможешь туда переехать, как бы подробно ты себе это все ни воображал.
– При жизни – да, не смогу. Но, знаешь, я представляю себе рай именно так – возможность создать свой мир, такой, какой ты пожелаешь. Написать идеальную картину и шагнуть в нее, став частью собственного полотна.
– Оглянись вокруг. Если бы все было так, то нам стоило бы хорошенько пересмотреть список качеств, необходимых для попадания в рай, потому что предполагаемый местный создатель явно не отличался любовью к своим творениям.
– Ладно, хватит. Мы тут уже весь день торчим, а так ни к чему и не пришли. Пора идти, иначе опоздаем.
С этими словами Лысый решительно шагнул из арки и двинулся в сторону дороги. Рыжий с недоумением последовал за ним.
– Куда опоздаем?
– Разве я не говорил? Через час у нас самолет.
Рыжий бросил на Лысого тревожный взгляд. Тот, стоя у обочины, что-то высматривал в потоке автомобильного трафика, прикрывая рукой глаза от заходящего солнца, сменившего-таки проливной дождь к концу дня.
– И куда мы летим?
Лысый ухмыльнулся и достал из заднего кармана штанов упаковку таблеток.
– В место, где не бывает плохой погоды. Такси!
* * *
Иммануил Вольфович, еще раз взглянув на билет, с нескрываемым наслаждением человека, с трудом удерживающего свой вес на ногах, плюхнулся в кресло. Разместив в нем обширные телеса наиболее удобным образом, он взял с тележки стюардессы банку пива и принялся с любопытством разглядывать соседей.
Рядом с ним сидел пожилой мужчина, читающий сегодняшний номер газеты и, как могло показаться, несколько подавленный размерами соседа. За ним разместились мать с дочкой, уже готовившейся устроить плач по поводу выроненного на пол гигантского леденца, который мама почему-то не разрешает доесть.
Насмотревшись на небольшую семейную сцену, Иммануил Вольфович глянул направо. Через проход от него в одном из сидений устроился бритый налысо парень лет двадцати-двадцати пяти, в легком черном пальто и слегка уставший с виду. Место рядом с ним было пока свободно. Парень сидел, закинув голову вверх, и глядел немигающим взглядом в потолок. На подставке перед ним лежала горка маленьких лиловых таблеток. Вдруг он вздрогнул и достал из кармана пальто телефон, пролистал контакты и уставился на экран в нерешительности, беспокойно почесывая бровь. Посадка завершилась, самолет уже оторвался от земли и провел в воздухе несколько минут, а парень все сидел и смотрел. И вот он, наконец, глубоко вздохнул, словно набирая в грудь смелости, и нажал кнопку вызова. Иммануил Вольфович ждал именно этой ошибки.
– Молодой человек, вы знаете, что это небезопасно?
Тот, явно погрузившись в себя, совсем не рассчитывал услышать чей-то голос сбоку и заметно вздрогнул. Сбросив вызов, он повернулся лицом к Иммануилу Вольфовичу, и тому на миг почудился недобрый блеск в его глазах. Но через секунду лицо парня разгладилось и стало вполне благожелательным.
– Извините, я что-то совсем забылся. Спасибо за напоминание!
Перехватив любопытствующий взгляд соседа, направленный на горстку таблеток, разбросанных по подставке, он воодушевляюще улыбнулся.
– Не желаете угоститься?
Иммануил Вольфович колебался. Привычка отправлять в рот все съедобное, тем более – бесплатное, боролась в нем с врожденной опасливостью.
– А что это?
– Аскорбинки. Иногда, знаете ли, позволяю себе сладкое, помогает поддерживать уровень глюкозы в крови, а уровень глюкозы влияет на выработку дофамина, а без дофамина как-то скучно, не находите?
Иммануил Вольфович одобрительно кивнул, показывая, что тоже считает сахар и гормоны удовольствия основой жизни, сгреб толстой ладонью сразу половину таблеток и тут же съел.
– Спасибо.
Парень молча улыбнулся, теперь уже с некоторым сочувствием, и отвернулся к окну.
Внизу, за стеклом иллюминатора, расстилался безупречный, выверенный до мельчайшей детали ад.
Круг шестой. Акустика зеркальных комнат
Абсолютный эскапизм – поставить все на карту “невыразимости реальности и ее восприятия”, таким образом создав оправдание для чего угодно, эдакий предельный вариант ответа “и че?” на любой вопрос. Так закрываются от всего неудобного, недоступного по каким-либо причинам – но чтобы при этом “сохранить лицо”.
Анна Пирс, “30 лет наблюдений”
– Эгоизм.
– Что не так с эгоизмом?
– Эгоизм – это естественно, без него мы бы не были индивидуальностями, ведь вся жизнь есть преследование личных интересов, в какой бы форме оно ни выражалось, как бы хорошо ни было замаскировано под альтруистические побуждения, или стремление к общему благу, или действия в интересах другого человека из привязанности и симпатии, сколь невинными бы ни были побуждения человека, а эгоистичные их основания – неочевидными или даже, казалось бы, невозможными, противоречащими самой линии поведения; в конечном счете, вся наша активность, любое слово, действие и мысль в своей основе безусловно имеют эгоистичный принцип взаимодействия с миром.
