“Пособие по поглощению универсумов”
Я стараюсь не моргать. Веки налиты тяжестью, кажется, всего мира, и за те несколько секунд, что я смыкаю и размыкаю их, за окном проходят сотни тысяч лет. Когда не моргаю – все превращается в сверкающий, взрывающийся образами на почти невозможной скорости калейдоскоп, но так проще. Ничто из происходящего снаружи не влияет на эту комнату. Она существует вне времени и пространства, и когда вселенная в очередной раз погибает, все становится таким же, как и эта комната. Раз за разом они подчиняют мир своей воле – то один, то другой. Рождаются новые измерения пространства, все сжимается до границ одного сознания и масштаб вновь уменьшается, но так никогда и не достигнет чего-то неделимо малого, потому что где-то в этой череде циклов есть переход, когда самое малое включает самое большое, а может, каждый цикл и есть такой переход. Время принимает странные формы и идет в невозможных направлениях, и каждое сознание рождает свою управляемую подвселенную, в одной из которых рано или поздно обнаруживается ошибка, ведущая к концу – и вновь к началу. Мое сердце бродит в пыльных закоулках этого места, которое не в комнате, но и не снаружи. Оно блуждает в поисках открытой двери, хотя бы одной, хотя бы шанса, хотя бы тени надежды. Давным-давно кто-то предупреждал меня о чем-то подобном. Давным-давно я заметил надлом в себе, сквозь который все сильнее сквозил ледяной ветер вот этой пустоты в конце времен. Заметил, но ничего не сделал, чтобы это остановить, а бессильно, словно в сверхзамедленной съемке, наблюдал, как этот ветер отрывает от моей личности кусок за куском, стирая память. Больнее всего было вспоминать, кем я был, что я чувствовал, чего хотел, потому что со временем все это таяло, и оставались лишь усталость, блуждания в лабиринтах собственного разума и все большее ускорение мира вокруг. Я вышел за грань себя самого, всех мыслимых измерений и множеств, но потерял что-то, что раньше мог бы назвать человечностью. Вот оно, бессмертие, о котором я так мечтал. Доволен ли я? Даже на этот вопрос уже нельзя ответить, ведь само понятие удовлетворения тоже стало жертвой, которую пришлось принести этому пути. Сердце теперь значило лишь орган, перекачивающий кровь внутри оболочки, а то остальное, что я раньше вкладывал в слово “сердце”, потерялось, заблудилось в тех местах, которые создавало сознание – все более отчужденное, зацикленное на себе. Зацикленность рефлексии – одна из основ когнитивного поведения, которые могут тебя привести вот к такому. Разум строит модели и проекции, нагромождает абстрактные схемы друг на друга, и начинается Метаморфоза. Ты все меньше понимаешь простые и естественные вещи, но все больше открываешь что-то, что стоит за ними. Слой за слоем ты снимаешь с реальности, и каждый новый дается все легче – хаос, движущий людьми, структура личностей, групп и обществ, структура материи, отношения между временем и пространством, абстрагирование от них, сюрреалистичная изнанка мира, зеленая таблица матрицы, прозрачный фон за ней, и дальше, дальше, дальше, потому что уже слишком поздно пытаться вернуться к прежнему состоянию, слишком страшно, слишком сложно. Движение перед глазами кажется нереальным – потому что ты уже не веришь ни в реальность, ни в разделение на реальность и иллюзию, ни в определения, и теперь все происходящее вокруг – не больше, чем абстракция, причудливая система, к которой невозможно проникнуться чувствами. Чувства остаются только для твоих внутренних моделей твоего субъективно ощущаемого сознания, только для рекурсивного анализа структуры твоей личности, с каждым новым витком уносящего тебя прочь от людей и мира, и с каждым циклом одной и той же истории ее сюжет, герои, их поведение, слова и мысли, описание происходящего – все это упрощается, становится до нелепости гротескным и претенциозным, как могло бы показаться раньше, но ничто и никто не сообщит тебе об этом. Я сам решаю, как рассказывать эту историю, потому что я рассказываю ее только себе самому. А люди? Люди, которых я знал? Которых не должен был забывать? А зачем мне люди, когда у меня есть я. Люди – это кожаные мешки с мясом и костями. Они давно умерли – все, кого я знал до того, как начался процесс. Я забыл их лица и имена, слова и поступки, забыл, что я о них думал, какие к ним испытывал чувства. В какой-то момент, когда я еще только начал замечать, что происходит, но уже ничего не мог с этим сделать, мне было невыносимо больно и тоскливо понимать, что я их потерял. Мои родители состарились и умерли, дети выросли, повзрослели, состарились и умерли, друзья постепенно исчезли, состарились и тоже, несомненно, умерли, умерли знакомые, умерли просто известные мне люди, умерли питомцы. Умерли все, и я вырыл могилу для каждого. В какой-то момент “времени” я опрокинул еще один стакан и бросил взгляд наружу – трава за окном пожухла в один миг, цветы завяли. Умерли все люди, промелькнули забавные рыбоголовые ящерицы, за ними пришли огромные газовые шары, а последними стали текучие и полупрозрачные гуманоиды с глазами по всему телу. В следующих циклах я уже никого особо не запоминал. Я хохотал и рыдал, катаясь по полу тронного зала своей вечности. Я знал, что скоро меня должны освежевать, что бы это ни значило, и даже тогда это будет лишь половина пути. Впрочем, я иду по нему все быстрее. Возможно, я уже скоро увижу птиц… И встречусь с призраками тех, по кому так ужасно скучал когда-то. Может быть, даже найду того себя, кто выпустит меня из душной тюрьмы этого сознания? И все вновь повторится, но мое спасение будет в том, что я уже не буду об этом помнить.
Круг девятый. Червоточина
Ты и я – две родственные души, познавшие эту боль. Ты – ради своего правосудия, я – ради своего. Мы – лишь два обычных человека, подталкиваемых разновидностью мести, что зовется правосудием. Однако если назвать месть правосудием, она принесет лишь еще больше мести взамен, породив, таким образом, замкнутый круг ненависти. Мы живем в настоящем, скорбим о прошлом и гадаем о будущем, такова природа истории. Пора бы уже осознать, что люди по своей природе не в состоянии прийти ко всеобщему согласию. Этот мир живет лишь ненавистью.
Пэйн
КАИН
Путь до двери дьявольски долгий, если проделывать его на животе, с трудом перетаскивая свое тело вперед метр за метром. В ином случае хватило бы одного шага.
В какой-то момент Каин понял, что потерял блокнот со стихами, но сил возвращаться не было, и он понадеялся, что изгвазданные грязью слов страницы все равно сгорят вместе со всем этим местом, когда придет время. Когда он доберется до помещения на самом верху башни и положит безумию конец. Часы тянулись невообразимо медленно, превращаясь в дни, месяцы и годы – время в ледяной пустыне имело обыкновение идти весьма своеобразно. И вот, когда Каин уже почти обессилел, дверь вдруг оказалась совсем рядом и гостеприимно распахнулась в коридор черных свечей и мерцающих ламп. Миру вокруг оставалось уже недолго.
АВЕЛЬ
Этот зал использовали редко, только для проведения собраний в полном составе Совета. Десять мощных колонн, на черном мраморе которых были высечены различные сцены из множества эпосов – как человеческих, так и не очень. Свод зала терялся на высоте нескольких десятков метров. По огромным черно-белым плитам на полу шла легкая рябь. За длинным столом расселись сотни… Людей? Существ? Многие из них были антропоморфны, некоторые напоминали чудовищ из готических романов, другие имели вид классических демонов, кто-то вообще не имел физической оболочки. Так или иначе, почти все они умели говорить, и именно этим сейчас и занимались. Точнее, спорили о ком-то, кого в зале не было. А если внимательно вслушаться, то можно было понять, что они все сейчас решали его судьбу.
