– Ты вернулся. Чего ты хочешь в этот раз? У меня нет для вас ничего, как нет и для себя самого.
– Нет, это ты вернулся. Просто делай то, что делал раньше – живи. В твое отсутствие не хватало именно этого – жизни, обычной жизни, без вопросов и прочих заморочек.
– А чего хватало?
– Твой сменщик оказался на удивление странным типом и превратил все наше существование в плен собственной несостоятельности.
– И где он сейчас?
– Покончил с собой и возлегает где-то там, в одной из камер своей тюрьмы.
Пророк махнул рукой в сторону горящей башни на скале. Прищурившись, мессия перевел взгляд на башню, затем обратно на рыжего.
– Я устал. Не помню, как я жил раньше, но если чувствовал себя так, как чувствую сейчас, то это было весьма прискорбное существование. Знаешь ли ты, насколько долгим и странным было мое путешествие? Я столько всего увидел и пережил, но почти ничего не понял.
– И что будет теперь, когда оно завершилось?
– Теперь я лучше посижу и помолчу. Если я что и усвоил, так это то, что никогда не смогу выразить все, о чем думаю. Зачем, прожив столько жизней, зайдя так далеко, продолжать считать себя человеком? Все человеческое в себе я уничтожил сам, а подробнее объяснить не могу, как червяк не может объяснить другому червяку законы квантовой механики. Я уже даже не стараюсь вкладывать смысл в слова, а скоро если и буду говорить, то что-то совершенно невнятное. Потому что – повторюсь – я устал.
– Будешь просто сидеть и смотреть на волны? И все?
– Да. Знаешь выражение “ждать у моря погоды”? Именно этим я и займусь. Буду просто сидеть, смотреть на волны и надеяться на что-то смутное. Если ты рассчитывал на иное решение… Что ж, придется тебе смириться с этим и оставить меня в покое.
Рыжий хотел что-то ответить, но разочарованно умолк на полуслове. А мессия вдруг вспомнил кое о чем.
– Зато я написал книгу. Можешь прочесть, если хочешь.
Человек протянул пророку стопку тетрадей. Тот с любопытством и – одновременно – с какой-то скептической усталостью взял листы и принялся их изучать. Мессия же прошел немного дальше по берегу и снова улегся на песок, почти сразу заснув в надежде вновь погрузиться в летаргию и в этот раз уже не очнуться. Рыжий провел всю ночь за чтением, и с каждой страницей его лицо становилось мрачнее, заставляя его испытывать сильнейшее дежавю. К концу того, что человек, которого он считал почти что богом, назвал книгой, пророк был вне себя от злости и досады. К чему все это было – страдания в камере, бесконечные муки в пустоте, путешествие на край разума, неудавшаяся попытка вразумления брата, смерть от его рук, воскрешение, освобождение, иллюзия богоизбранности, предательство, ложь, мерзость, месть, диверсия, амнистия сотен сумасшедших отморозков, поджог, спасение бога из плена забвения – зачем все было нужно, если этот бог был заражен той же болезнью, что и его, Авеля, ненавистный брат? Неужели человеку, разочаровавшемуся в божествах, придется самому занять их место? Уже светало, и Авель вместе с книгой на время покинул побережье, чтобы обсудить с остальными дальнейшие действия. Он вернулся уже с четким планом и полный зловещей решимости. Подошел к спящему на песке мессии и принялся будить его. Тот просыпался с трудом и, еще не размыкая век, еще в полусне еле слышно шептал чье-то имя.
– Ну же, проснись. Я должен тебе кое-что показать.
Человек сел и с хрустом потянулся.
– А я хочу тебе кое-что рассказать, пока не забыл. Мне приснился удивительный сон!
– На это нет времени. Вставай, нам пора идти.
Мессия еще слипшимися и слезящимися от сна глазами сумел разглядеть свою книгу, в развернутом виде валявшуюся на песке в шаге от него. Он поднял ее, встал и выжидающе уставился на рыжего.
– Так что ты мне хочешь показать?
– Вот что.
Рыжий сжал плечо человека, зажмурился и правой рукой сделал какой-то вращательный жест. Через миг они были уже в другом месте, которое имело с побережьем только одну общую деталь – песок. Белый, острый и сухой, похожий на соль песок простирающейся во все стороны бесконечной пустыни. Было холодно и очень ветрено, а вместо неба зияла дыра. По белой пустоте то и дело проносились огромные цветные шары.
Вокруг мессии и пророка стояли несколько сотен – а может и тысяч – человек. И все они выглядели чем-то весьма и весьма недовольными. Человек огляделся, чувствуя висящее в воздухе напряжение.
– Где это мы?
Авель сочувственно улыбнулся.
– Что, неужели не узнаешь?
Он замолчал, и за него продолжил один из стоящих в первом ряду освобожденных.
– Это все, что ты создал сам.
Фразу подхватил его сосед справа.
– Все, что ты создал сам и все, что ты есть.
Следующий голос раздался откуда-то из середины толпы.
– Пустота. Это все, чем ты являешься.
– Тебе дали много намеков – даже слишком много.
– Но из комы ты не вынес ничего, кроме желания записывать свои дурацкие мысли и усталости от жизни и свободы.
– Мы все искали ответ, почему ты стал собой. Но так и не нашли.
– Тебе дали полную свободу выбора, но ты всегда выбирал неправильно. И всегда будешь выбирать неправильно, разрушая и отравляя все, к чему прикоснешься.
– Но при этом будешь чувствовать себя величайшим мучеником.
– В этом твой парадокс – ты хочешь, сказав все и сразу, исправить буквально все зло в мире.
– Но именно это желание заставляет тебя сеять вокруг себя сплошное зло.
– Твои мотивы чисты и бескорыстны, и ты должен был попасть в рай.
– Но твои поступки и слова чудовищны, преступны, постыдны и отвратительны, и ты не мог не попасть в ад.
– Так что ты не попал никуда.
– В высших кругах принято решение о твоей судьбе.
– Ты будешь отменен и возвращен в небытие, а все следы твоего существования будут уничтожены.
– В целях безопасности мироустройства.
– Так что можешь радоваться – ты действительно в каком-то смысле уникальный.
– Нас уполномочили стать твоими проводниками.
– Нам известно, что уже вот-вот твое иное воплощение погибнет в бою от собственной руки. Человек из снега и чернил пожертвует собой, чтобы запереть тебя в пустоте.
– А мы упокоим тебя на этой стороне. Мне очень жаль.
Авель действительно выглядел удрученным этой необходимостью убить своего бога. Человек не удивился ничему из услышанного – ему было совершенно без разницы. Поток словесной чуши – точно такой же нелепый и сумбурный, как и его книга, как и вообще любая человеческая речь.
– Знаете, вы бы здорово смотрелись в тогах.
