Разумеется, это была кровь.
Этот старик был здесь всегда – или, по крайней мере, с тех пор, как тут появились люди. Этот городок возник два столетия назад, и за минувшие годы так существенно вырос, что стал одним из двух самых крупных поселений в колониях. Город и сам чем-то напоминал обитавшее в нем чудовище из сказок, которыми родители пугали непослушных детей: он был холоден, изрезан ветром, молод, но пропитан атмосферой гнетущей древности. И он словно постоянно держал нож у твоего горла, готовый при первом же удобном случае пустить его в ход.
Разумеется, это был портовый город.
Множество торговых путей проходило через него, каравеллы привозили рабов и вино, в город приезжали и надолго останавливались здесь различные выдающиеся личности своего времени. Здесь вершились судьбы людей, других городов и целых провинций, здесь заключали сделки, грабили, убивали, предавали, писали готические романы, сходили с ума и изобретали невероятные технологии. Город набухал морской влагой и кровью, словно скапливая питательные вещества для чего-то скрытого в лабиринтах узких, мощеных серым камнем улиц. Он будто готовился стать чем-то большим, чем северная столица восточных колоний западной империи.
Разумеется, он готовился стать новым Вавилоном.
Много ли еще было на земле мест, столь подходящих для мрачных деяний призрачного старика с окровавленным ножом? Монстр выходил на улицы поздним вечером и посреди каменных нор выискивал детенышей человека, по глупости задержавшихся снаружи допоздна. Найдя жертву, старик открывал ей вены на руках своим жутким ножом и принимался пить кровь. Это было просто для антуража – на самом деле ему нужна была не кровь, а молодость, столь же быстро струившаяся по венам детей. Насытившись, старик уходил в сторону порта, в ночной туман, окрашивая его при этом в розоватый цвет. Жертвы чудовища почти никогда не умирали. Они приходили в себя и в беспамятстве шли домой, полностью возвращая себе сознание лишь через несколько часов. В ночь всем им всегда снились тяжелые сны, вязкие, словно кисель, и очень яркие.
Разумеется, наутро они просыпались совершенными стариками.
В эту ночь, как и во многие до нее, призрака привлекал свет в окнах детских комнат – в тех домах, где себе такое могли позволить. Дым струился вдоль стен, разглядывая обитателей домов через стекло окон. За одним из них пронизанное молниями облако увидело веселые лица людей, сидящих за столом и одетых как-то по-особенному, и вспомнило, что сегодня был праздник, который люди называли Рождеством, а значит, детей на улице оно сегодня не встретит. Раздосадованное, оно проплыло дальше, и за одним из следующих окон заметило девочку, играющую с маленькой ледяной фигуркой. Вокруг стояла полная тишина, только где-то вдалеке раздавались тонкие голоса чаек. Фигурка в руках девочки была слишком невелика, чтобы чудовище могло что-то различить в такой своей форме, поэтому из облака дыма вновь появился старик в маске и прильнул лицом к стеклу. А дальше все было ожидаемо: взгляд в окно, вскрик, фигурка летит на пол и разбивается на тысячу осколков, один из которых ранит запястье девочки, старик, почуяв кипящую молодостью и силой кровь, разбивает стекло и уже почти вползает через раму в комнату, когда…
Разумеется, ему помешали.
Как оказалось, не все дети сидели в это Рождество по домам. В портовых городах всегда в достатке бездомных, и этот мальчик был как раз одним из них. Никто не смог бы сказать, откуда он взял факел, как его зажег и почему вообще оказался здесь, но все так и произошло, и теперь деревяшка, с одного конца обмотанная пылающей паклей, тыкалась чудовищу в призрачные ягодицы. Старик подскочил от неожиданности и в мгновение ока развернулся к источнику раздражения. Но он не успел сделать и шага, а мальчик уже оказался отделен от него оконным проемом, внутри дома, все так же размахивая факелом по направлению к ночному визитеру девочки. Та же стояла и завороженно смотрела на эту сцену, и детское воображение рисовало ей другую картину, в которой рыцарь с огненным мечом побеждает самого сатану. Старик шипел, хрипел и водил лезвием ножа по торчащим в раме осколкам стекла, но факел продолжал быть направлен прямо ему в лицо. Наконец, чудовище сдалось и отступило в туман, так и не украв этой ночью ничьей молодости.
Разумеется, это было рождественское чудо для оставшихся в комнате детей.
Они долго смотрели друг на друга, молча и с любопытством. Мальчик сделал несколько неуверенных шагов вперед, но ему мешал факел, и он не знал, куда его деть. Тогда девочка подошла, забрала у него из рук еще горящую деревяшку и воткнула ее во что-то вроде большого канделябра на одной из стен комнаты. Мальчик увидел, что у нее идет кровь и вздрогнул. Не желая ничего плохого, он слегка коснулся ее руки, и заметил, что ей при этом было сложно сдержать гримасу боли. Он тотчас отдернул руку и виновато отстранился, но девочка улыбнулась и взяла его за руку другой, неповрежденной рукой. Ладонь обитателя судовых трюмов и продуваемых всеми ветрами подпорок мостов была холодной, но прикосновение все же немного успокаивало. В ее лице было что-то, что бездомный хотел и боялся найти всю свою короткую нелепую жизнь. А у него самого было что-то, что он хотел подарить, и теперь знал, кому. Это что-то было его единственным имуществом – тем немногим, что никто не смог бы забрать силой. И все должно было так и случиться, но чудеса вдруг закончились.
Разумеется, факел погас.
Разумеется, ледяной осколок поднимался по венам девочки все выше. До самого сердца.
Разумеется, это была не сказочная история, иначе девочка растопила бы теплом сердца лед, что в нем засел, а не прожила бы еще многие месяцы с этой тянущей болью внутри, словно птица в запертой клетке, ключ к которой тоже был сделан изо льда, но уже давно растаял. Иначе мальчик бы нашел способ все исправить и действительно победил бы все зло вокруг и внутри, но уж никак не покончил бы с собой спустя годы, в совсем другом городе и полном одиночестве, оставшись висеть бесполезным предметом на бельевой веревке. Такие сказки ничему не учат. Такие сказки никому не нужны.
Такие сказки принято называть реальностью. А в реальности нет места чудесам – разве что единожды, чтобы впредь люди знали, чего их лишили.
Времени вновь оставалось мало, и буквы съеживались под напором колючего зимнего ветра и улетали вверх, к звездам – туда, где подобный исход еще можно было предотвратить.
Не-интерлюдия четвертая. Элвис в космосе
Более всего прочего в сценарном искусстве мне мил момент, когда вещи, казалось бы, друг с другом никак не связанные, вдруг оказываются частями одной головоломки.
Сью Мэри, из интервью прессе
В космосе не идет снег. В космосе, вопреки устоявшимся стереотипам, вообще мало интересного: вакуум и мертвые камни. В какой-то его части наверняка происходило что-нибудь любопытное, но эта его часть, судя по всему, была очень далеко от одинокой станции, где работал Адам.
Предназначение этого огромного и древнего сооружения, парящего в пустоте на орбите Нептуна, заключалось в том, чтобы принимать поступающие сигналы, обрабатывать информацию и отправлять в ответ другие сигналы. Если говорить конкретнее, то станция была ключевым элементом системы перерождения, созданной довольно давно (по человеческим меркам) в рамках программы реструктуризации вселенной.
