Мы бродили между домов незнакомого района. Лена держала меня за руку, и по её немного нервному движению пальцев я понимал, что она хочет мне что-то сказать. Я пытался подобрать какие-то слова, чтобы вселить в неё уверенность, но ничего вразумительного придумать не мог. Неловкая пауза продолжала затягиваться.
– Мне кажется, я скоро уеду, – наконец начала Лена, – ещё не знаю куда и когда, и вообще зачем, но уеду. Ощущение «не по себе» слишком сильно овладело мной, я хочу от него избавиться.
– И ты думаешь, что уехать – выход, что это поможет? – спрашиваю я.
– Не уверена, но пока я не нашла никакого другого решения. Не выходит забить, отвлечься. Я не знаю с чем бороться. Меня не радует то, что радовало, перестало получаться, то, что получалось. Я всё больше и больше не участвую в процессе, а наблюдаю за ним со стороны. Я как будто не живу. Это странно, неприятно и даже страшновато, – отвечает Лена.
Мы останавливаемся, я достаю флягу с абсентом, делаю пару глотков, затем передаю её Лене. Нас пронзает порыв холодного ветра, заставляя приподнять воротники пальто. Мы встаём ближе друг к другу.
– Любое твоё решение я попытаюсь понять. Получится или нет – я не знаю, но мне очень не хочется терять тебя и тот мир, который мы создали. Его разрушение слишком болезненно, особенно в этот период неизвестности, – говорю после паузы я.
– Да уж, период богат на события, но всё, вроде как, понятно. Неизвестности нет. – Лена вздыхает. – О каком мире ты говоришь? Его уже нет, этого мира. Кто знает, может, пришло время, чтобы что-то поменять.
– Не говори так. Мысли на подобные темы всегда заводят куда-то не туда, – мой голос немного дрожит от волнения и холода вокруг.
– Я бы очень хотела уберечь тебя и уберечься самой от всего этого. Твоё неконтролируемое саморазрушение меня пугает, моя эта вялотекущая усугубляющаяся неопределённость пожирает меня. Так не должно продолжаться, – голос Лены звучит чуть увереннее моего.
– Всё ещё может наладиться, я хочу в это верить, – говорю я.
– Нечего налаживать! Всё оборвалось тогда, когда мы вернулись из больницы в этот отель, будь он неладен, в этот номер, а там ничего: ни вещей, ни документов. Ничего кроме этой треклятой записки: «Простите меня и прощайте. Будьте счастливы». Что это вообще такое? Это любовь, это уважение какое-то? Это тот самый мир, о котором ты постоянно твердишь? Неужели мы оказались не достойны личного объяснения хотя бы? – с вопросительным недоумением смотрит на меня Лена.
– Не знаю. Может, случилось что, и не было времени или возможности объясниться, – пожимаю плечами я. – Мне до сих пор не верится, в то, что так всё произошло. Это получается, Тамара сбежала из больницы, дождалась, когда мы покинем отель и поедем к ней, затем забрала вещи, оставила записку. И всё? Как-то, я не знаю, слишком круто, ловко, хладнокровно. Да и не предвещала ничего такого наша встреча накануне. Вспомни. Всё начинало налаживаться как-то.
– Начинало и перестало. Факты на лицо. Я не очень-то верю в эти теории заговора, на которые ты тут намекаешь. Но даже если это было что-то «шпионское и хладнокровное» в тот момент, даже если это был опять какой-то непонятный порыв, как тогда, перед аварией. То потом же можно позвонить, написать, поговорить. Прошёл не день, не два. Три месяца почти прошло, – Лена постепенно сбавляет обороты повышенных тонов. – По-моему, всё очевидно. Нужно принять расставание, пережить его и идти дальше.
Я ничего не говорю. Мы делаем ещё по глотку и идём дальше. Сумерки начинают переходить в исчезновение света, ветер пронизывает сознание, пальцы деревенеют от холода. Мы вызываем такси и едем домой.
Через пару недель Лена всё-таки уезжает в другой город по какой-то институтской аспирантской программе по обмену. Я особо не вникаю в подробности, стараясь принять её выбор, как и обещал. Пытаюсь сохранять спокойствие хотя бы внешне. Но внутри всё идёт наперекосяк.
Всё счастливое такое хрупкое и ненадёжное. Как тепло в холодное время года, как сердцебиение смертельно раненого, как радость во время непрекращающейся тоски. В моём внутреннем мире небо хмурится, туманятся улицы, облетают последние листья, падают тыльной стороной, от чего асфальт души становится серебристо-пепельно-серым. Птицы чувств стремительно куда-то несутся, горят неяркие мысли под абажуром одолевающих страстей. Гобелены людей сотканы пасмурной нитью, без ярких красок. Запасы сна на исходе.
Глава 29
Дерьмовые новости, красивые девушки, озвучивающие их в прямом и не очень прямом эфире, бесцельное щёлканье кнопкой на пульте от телевизора, бесшумные бешеные мысли бессознательного в голове, затихающая суета за окном. Вполне себе рядовой сюжет завершающегося обычного дня в не вполне счастливом пространстве планеты Земля. Он ничем не примечательнее других. Такой, что как только подумаешь, что всё могло быть и хуже, так что надо радоваться, сразу возникает мысль, что могло бы быть и лучше, так что ничего хорошего, в общем-то, и нет. А время этого дня уже не вернуть, да и не надо, наверное. Усталость бессильная и тоскливая от полу выполненной невзрачной работы. Хочется спать, но не спится, хочется сделать что-то, но не делается. Вот и получается бесцельная жалость и одновременно ненависть к себе и окружающим событиям. Развлекательные увеселения не срабатывают, да и не льются особо внутрь. Просто тоска и недвижная агония сознания, не понимающего, чего от него хотят. Окна дома напротив постепенно гаснут, дело к полуночи, но спать не идётся, а мысли всё разрушают и разрушают. Невольное заточение внутри этих мыслей не находит выхода ни в каком виде. Ни тебе "всё так мило и тепло", ни "да пошло бы оно". В общем, сделать что-то хочется, а что сделать не знаешь, так как совсем не понимаешь: грустно тебе или ты устал, или нормально всё, но ты что-то перепутал. Звонить, никому не позвонишь. Сидишь и ждёшь утра, ненавидя его за предстоящую необходимость идти и делать то, что тебе совсем не хочется делать, и любя его за эту самую необходимость. Оставаться наедине с нынешними мыслями еще страшнее и губительней. Странно, какое-то время назад их не было и в помине, а сейчас они всё заполонили, не оставив от былой сказки бытия и следа. Совсем их не хочется. Ощущение, что танцы ещё не начались, а от мелодии уже воротит. Очень хочется отдохнуть от этих мыслей, но где там. Да и как? Валяться и смотреть бесцельно один за другим фильмы, не особо вникая в их качество, перипетии сюжетов? Ещё хуже будет. А что делать тогда?
Глава 30
Усугубляющаяся хандра и депрессия всё сильнее и сильнее углублялись в меня, занимали всё больше и больше пространства во внутреннем мире. Они разъедали сознание, становясь всецело правящими и определяющими моё состояние. Я не знал, как с этим бороться. Ни алкоголь, ни вещества уже не помогали, а делали только хуже, давая мимолётное облегчение и почти сразу вгоняя всё дальше в беспросветную тьму хаоса и неконтролируемого отчаяния. Делая шаг вперёд, а вернее, останавливаясь на мгновение отдышаться, я отбрасывался на несколько шагов назад. Ощущение нахождения возле черты невозврата становилось всё более пугающим. Осознание того, что у тебя остаётся хоть один шанс, хоть небольшая песчинка надежды, начинало покидать. Желание убежать и скрыться ото всех не покидало ни на секунду, и тем печальнее было понимать, что побег невозможен. Если то, что происходило в голове, весь этот непрекращающийся поток отвратительных мыслей, и нельзя было назвать адом (ведь со стороны всё видится всегда не таким страшным), то невозможность избавиться от этих мыслей, прогнать их куда-нибудь, уж точно адом назвать было можно. Безысходность – не в делах и событиях, происходящих вокруг, она – в ощущении, в окружающем воздушном пространстве. Ад – личный, он находится внутри. Если наступил, то от него не скрыться.
