– Рубрика в газете, – вмешалась Бонечка, закатывая глаза. – Х-ха! Достижение!
Печатные СМИ, по ее словам, существовали лишь потому, что в стране по-прежнему не хватало туалетной бумаги.
– Но что ребята подумают? – воскликнула я, вновь озаботившись мнением хоккейной команды.
Ирка деликатно смолчала. Я зло прищурилась, услыхав в ее молчании: «Нужна ты ребятам, чтоб они о тебе думали!» Бонечка деликатностью не страдала. Сказала вслух:
– Они и не заметят, не ссы. Кроме тех, кто работает в «МД», никто его не читает.
Когда-то она и сама работала на «МД». Как обычно, несколько месяцев. Молодая, да ранняя, Элина успела поработать во всех городских газетах, но ни в одной из них не сумела оправдать ожиданий. Из «МД» ее тоже уволили. За то, что слишком талантлива.
Так, во всяком случае, утверждала сама Богданова. По словам оставшихся, Элина сильно пила. Это повышало ее самомнение, снижая при этом производительность. Чтобы быть уволенной; из нашей конторы; ЗА ПЬЯНСТВО!!! надо было особенно постараться.
Она смогла!
Теперь Богданова сидела на «Даль-ТВ», ведя войну с редактором спортивной редакции по кличке Хомяк. По собственным словам Бонечки, Хомяк ненавидел всех, кто выше его ростом, баба и любит ХК «Амур». Богданова подходила по всем категориям.
Но мы-то с Иркой знали: на «Даль-ТВ» она висит на тоненьком волоске по той же причине, что и в «МД». Из-за бухла. Висит, потому что Кроткий из жалости, как-то намекнул Хомяку, что врежет ему в лицо, если тот не прекратит обижать Богданову.
Хома прикинул силу, с которой Макс бьет, его габариты и… кротко отстал.
– Если ты перед камерой, тебя знают все, а ваши рубрики – фи-и-и, – не подозревая о моих мыслях, Элина подперла ладонью ухо и протянула стакан. – Мы пьем или что?..
– Разговариваем, – напомнила Ирка, тщетно пытаясь отодвинуть бутылку, но Бонечка все равно до нее добралась, едва не опрокинув все свечи.
Последовало короткое препирательство в стиле «Ты пьяная! – Нет, не пьяная!», после чего Богданова заполучила остатки вина и, довольная, тут же их проглотила.
Прямо из бутылки.
Какое-то время она сидела не двигаясь. Склонив по-совиному голову к одному плечу, прислушивалась к своим ощущениям. Потом возвестила:
– Нет. Не торкает… Ёпа-мать! Займите денежку до зарплаты?
Ирка вздохнула. Она единственная в нашей квартире получала ЗАРПЛАТУ. Моей хватало только на то, чтобы купить сигарет и скинуться на бухлишко. Бонечка же просто занимала у всех, кто по какой-то причине не мог отказать ей. Тем и жила, смеясь, что долги возвращают трусы.
– Только на пиво, ясно? – спросила Ирка, понимая, что не получит своих денег назад.
Бонечка умильно кивнула. Когда ей нужно было «догнаться», она могла унижаться до бесконечности. Ирка вздохнула и с брезгливым презрением отслюнила пару купюр. Не заметив, или же притворившись, что не заметила ее взгляда, Элина защебетала, как канарейка и, прямо в тапочках, убежала в холодную темноту.
– Интересно, когда до нее дойдет, что во всем квартале нет света и ни один ларек не работает, – не сдержалась я, – она вернется или до следующего квартала в тапках дойдет?
Ирка мне не ответила. Какое-то время она стояла, вслушиваясь в удаляющиеся шаги, затем накинула цепочку на дверь и села за стол. Заговорила короткими рубленными фразами.
– Послушай меня. Пять лет назад, Богданова была смазливой тоненькой девочкой с задатками хорошего журналиста. Совсем, как ты, Лена.
Я кивнула: такие легенды ходили, но я в них не верила. С нами жило нечто опухшее, скандальное, с невероятно толстыми бедрами и такими ядреными ляхами, что когда Богданова садилась на стул, они свисали с него, как собачьи брыли.
Нечто бухало, словно Хеммингуэй и рассуждало о блядстве в литературе. Часть речей предназначалась конкретно мне – за книгу о хостесс, часть – Донцовой. За громкий успех. Остальные спичи служили прославлению будущего труда, который Бонечка непременно напишет, как только… выйдет замуж и родит «ребятенка».
Чем это могло помочь ей в творчестве, Элина не уточняла. Лишь плакала. Главное препятствие состояло в том, что замуж и рожать она хотела непременно от хоккеиста. А хоккеистов, желающих жениться на Бонечке, все не было. То ли они все комплексовали, зная о ее увлечении Линдросом, то ли она недостаточно ясно ждала понять, что хочет за кого-нибудь замуж…
В зависимости от степени своего опьянения, Элина готова была рассматривать обе версии. Но в писательстве ее и это не продвигало.
– Ты знаешь, женщина всегда теряет многое, когда предлагает саму себя, – сказала Ирка. – Потому что когда ее не хотят покупать за назначенную цену, сумму приходится постоянно снижать. Это ломает самооценку и сказывается на внешности.
Я молча макала палец в застывающий на блюдечке воск. В глубине души, я была уверена, что лично мне ничего подобного не грозит! Разумеется, я скоро выйду замуж за американца… Уеду в Штаты и забуду все это, как страшный сон. Зачем вообще работать?.. Разве что только хостесс… У Димы?
Здравый смысл, слегка осоловевший от алкоголя, вяло твердил: куда тебе к Диме, а, толстожопая?! Тебя теперь даже Агазар не возьмет. Но я велела внутреннему голосу замолчать. К следующему лету, в этом я была уверена аб-со-лют-но, я точно сброшу эти лишние килограммы. Всего-то три… Ну, хорошо, пять!.. Семь. Нужно только собраться с духом и сесть на диету!..
«Да, уж соберись! – верещал здравый смысл. – Напихайся в последний раз шоколадками и все – диета!»
– Я неспроста заговорила о Бонечке, – снова заговорила Ирка, глядя куда угодно, только не на меня. – Ты все время над ней смеешься, но правда в том, Лена, что Бонечка – это ты.
Я подавилась собственным превосходством и подняла глаза.
– ЧТО-О?! Я?!!! Я – толстая, как она?
– Да, – подтвердила Ирка, – ты – толстая. Но самое худшее, что ты ничего, кроме интервью не пишешь. Ты, как и она, сливаешь талант в дыру. Может, вы с Бонькой до сих пор не заметили, но ваша подруга Шафранская – уже ведущая собственной передачи. Ты – автор книги. Сейчас. Но когда книга выйдет, публика захочет увидеть танцовщицу-хостесс, а не разожравшуюся свинью. Угадай с трех раз, кого же они увидят?
Мои зубы скрипнули.
– Ты должна что-то сделать, пока все еще не поздно! – твердо сказала Ирка. – Эта рубрика – шанс что-то доказать, как профессионалу. Возможно, последний. Другого такого шанса может уже и не быть. И возьмись ты, мать твою, за себя! Хватит уже бухать у окна и смотреть на Кана!
Я онемела и замерла! Я была уверена, что моя любовь – тиха и неразличима. Взгляд предательски метнулся на Димины окна. Он уже перестал носиться по комнате и теперь курил в распахнутое окно. Наверное, выебал мозги собеседнику и теперь с удовольствием перекуривал.
