В обычное время, я ненавидела Соньку. Я даже мечтала, порой, как она будет цокать на каблуках мимо стройки и ей на голову упадет кирпич, но Сонька любила Диму. В этом я даже не сомневалась: его нельзя не любить! И это делало ее ближе.
– Будь она подстилкой, Дима бы с ней не встречался.
– Ха! С чего вдруг? Высокие принципы сутенера?..
– Дима не сутенер. Он, – я чуть было не ляпнула «под прикрытием баб торгует оружием», но за такие сведения Кан снял бы с меня башку. – Он… Если бы она была проституткой, он бы просто платил ей, а не водил с собою на сходняки.
– Он слишком старый, чтобы искать себе приличную девушку.
– Старый?!! – взвизгнула я и расхохоталась.
– Ну, а что, нет? Сколько ему? Тридцать семь?.. Тридцать восемь… А Соньке лет девятнадцать…
Я точно знала, что Сонечке – двадцать шесть, но сказать не могла: челюсть выпала с удивленным стоном. Тридцать семь? Диме?.. Он выглядел, максимум, лет на тридцать. И то, с учетом тяжелых бандитских будней.
Цифра оглушила меня, – а ведь и правда… Ему сейчас тридцать девять!.. Если не сорок. Я приоткрыла рот. Неужели, уже так много? Когда я перестала считать?..
В памяти всплыло гладкое мраморное лицо. Хоть над склепом вешай.
– Он точно отражается в зеркалах?
– Давай поедем в «Шанхай» и вместе посмотрим.
Я промолчала; глядя в пустоту, обхватила себя руками за плечи.
– Он… такой красивый!
Она смутилась, ковыряя указательным пальцем правой руки ладонь левой. То ли ожидала, что я стану отпираться, то ли имела какие-то свои мотивы, о которых я ничего не подозревала.
– Ну, да… Для азиата… На любителя…
У меня приоткрылся рот. Я резко повернулась на голос. Мысль, что Дима может кому-то не нравиться, никогда не приходила мне в голову. В Корее мы все, только о нем и мечтали.
– Ты шутишь?!
– С чего бы вдруг? Мне нравятся простые русские парни. Честная рязанская ряшка и голубые глаза. А все эти помеси и примеси, вроде Димы, Макса и этой твоей подружки с работы, как его? Тима?.. Это все не мое. Не знаю, что тебя так к ним тянет.
Сдержанно умолчав о том, что Санина «ряшка» напоминает морду бульдога, страдающего оспой, я подлила себе чаю. Ирка прокашлялась:
– Ты за нее заступаешься из-за Кана, или из-за того, что ты в той же позиции оказалась?
– Я с ней не в той же позиции, – ответила я, не до конца понимая, что именно она имеет в виду.
– Я рада что у вас с Максом все кончено…
– Я рада, что ты рада. И пох, что чувствую я.
– У вас с ним ничего серьезного не было. Всего лишь секс!
– А что у нас должно быть?! Мигрени, как у тебя? Или бриллианты?
Ирка сочувственно улыбнулась; ах, бедная. Что еще тебе остается бубнить, когда тебя использовали и бросили, даже в кино не позвали.
– Знаешь, – сказала я, – чего я не понимаю?.. Ладно, допустим, я шлюха. Допустим, у меня нет гордости… Тебе-то какое дело? Саня твой, еще далеко не на тех позициях, чтоб ты на равных могла предъявлять девчонкам, с которыми встречается Кан. Ты даже тем, с которыми Кроткий спит, предъявлять не можешь.
– Судя по отпечаткам берц на косяке в твоей комнате, он вчера опять заходил…
Я покраснела.
«Заходил» было не то слово. Трижды постучав, но не получив ответа, Макс открыл квартиру своим ключом и ввалился в мою комнату, как гризли в туристическую палатку. Потрахался там, покурил и сразу ввалился.
– Блядь, заебала!.. – взревел он с порога. – Все! Одевайся, сука! Пойдем в ебаное кино!
Я аж рот открыла от восхищения. Макс, он такой. Умеет найти слова.
– Не хочу! – сказала я гордо и отвернулась, как Бэла от Печорина.
– Куда ты хочешь?! – заорал он. – В ресторан? На дискотеку?! КУДА?! Говори, блядь, и только посмей сказать, что у тебя месячные!..
Его ярость клубилась волнами, наполняя крошечную комнатку. Памятуя о временах, когда Макс бегал по улицам с автоматом и вывозил конкурентов в леса, я не осмелилась огрызаться. Я молча плакала, прижав у груди скрещенные руки; бедная маленькая жертва бандитского произвола. Решив, что молчание – знак согласия, Макс успокоился и уткнувшись носом мне в шею, попытался уложить на кровать.
Как тело на стол для вскрытия. Я не пыталась сопротивляться: мимо вряд ли мог пройти Скотт… Макс был бандитом, да, но не насильником.
Выматерив меня на чем свет стоит, он испинал на психе ни в чем неповинную дверь; поклялся, что в следующий раз он не станет ждать, а просто войдет и всех тут перестреляет. И меня, и моего ебаря. Не знаю, кого он имел в виду, но вид был решительный.
– За вашим романом весь дом уже следит, как за «Санта-Барбарой», – прошипела Ирка. – Как два дебила. Один не может шторы повесить, другой ревет, словно Минотавр.
– Тебе-то что?
– Понимаешь, – замялась она, – у Сани друг есть. Сережа. Я тебе говорила, помнишь?.. Вчера он весь вечер только о тебе и расспрашивал. Я обещала, что тебя приведу.
Так я и знала!
– Он страшный, как атомная война, правда?
Ирка хрюкнула:
– Как ядерная зима!
– Тогда разобещай все обратно!
– У него денег больше, чем у Кроткого! И он русский!
– Бонечку сосватай, – не впечатлилась я.
Ирка обиделась.
– Он страшный, а не слепой.
– Я – тоже, знаешь ли.
– Знаю. У тебя другая проблема, – обиженно согласилась Ирка и постучала пальцем себя себя по виску.
Звук получился громким и звонким. Мы обе испуганно уставились на ее указательный палец и лишь потом сообразили, что стучат в дверь.
– О, господи! – проворчала Ирка. – Входи! Открыто.
В дверь постучали вновь. Нервно и громко. Ирка поджала губы и отвернулась к окну. Вчера он здорово меня напугал, но Иркины притязания пугали еще сильнее. Я вышла в прихожую, прикрыв за собой дверь кухни.
На пороге вежливый и загадочный, грустно топтался Макс.
– Зайди ко мне ненадолго, – попросил он таким тоном, словно собирал подаяние на сиротский приют. – Пожалуйста!
***
Квартира сверкала.
От всех блестящих поверхностей, как от монет в сокровищнице, отражался свет. Я вспомнила, что утром в ней кто-то переговаривался и догадалась, что Макс вызывал специальную бригаду – для генеральной уборки.
– Это все для меня? – ехидно спросила я, окинув зал завистливым взглядом.
Получилось убого. Ради меня он никогда бы так не напрягся и я довольно остро ощутила это сейчас. Сама возможность того, что у него будут отношения, причиняла мне боль.
