Я отступилась. Кан был сильнее. Физически и морально. Что я могла сказать? Лишь молча обидеться и уйти… мастерить его восковую куколку. В старой уже не помещались иголки…
Он удержал меня; схватив за локоть, рывком развернул к себе.
– Ничего не хочешь сказать мне? – спросил Дима и его ноздри раздулись, как у быка.
Я искренне не въехала, о чем идет речь.
Был ли господин не в духе из-за погоды, ему игра не понравилась, или он медвежьей желчи, перепутав с медом, глотнул, – это было неважно. Когда Дима бесился, вопрос вины и невиновности отдельных маленьких персонажей представлял лишь академический интерес.
Возможно, его просто-напросто раздражал мой вид.
– Нет.
– А если задуматься?
Я еще внимательнее всмотрелась в ястребиный прищур.
– У тебя красивые глаза, Дим. Особенно правый.
Он не выдержал, хмыкнул коротко, но тут же взял себя в руки. Притянул меня еще ближе к себе. Меня обдало теплом его тела, запахом терпкого одеколона и чистых волос. Кан нагнул голову. Сказал мне на ухо, случайно коснувшись его губами:
– Будешь нарываться, прибью. Поняла?
И ушел. В этом был весь Дима. Я была так озадачена, что даже не успела сказать: «Макс занял право убить меня первым!»
– Что с ним опять? – спросила Ирка, когда мы взбирались на высокие табуреты у барной стойки.
– Понятия не имею. Может, негр, который толкает ему таблетки, вообще ни фига не Морфиус?
Ирка рассмеялась и помахала бармену.
«Дальневосточный слет сутенеров».
Толстые мужики в малиновых пиджаках, с сальными оплывшими лицами заняли три столика возле танцевальной площадки. Они то сдвигали головы, то откидывались одновременно на спинки стульев, словно репетируя танцевальный номер. Все одинаково бритые, все одинаково толстые. Клоны тех «Двоих из ларца». Танцуя, я то и дело возвращалась глазами к сидевшему с ними Диме. Одинокий, прекрасный, ни на кого не похожий, он пялился в пустоту и грустил.
Мне тоже было невесело.
Воздух пах доброй сотней разгоряченных тел и пылью с танцпола, ароматы парфюма смешивались с алкогольными испарениями, лучи цветомузыки были направлены на зеркальные шары и по стенам кружились тысячи маленьких «зайчиков».
Все вокруг веселились и пили. И танцевали. Ряд самовлюбленных придурков, вдоль зеркальной стены. И всем казалось, будто бы остальные смотрят только на них. Отточенные движения, застывшие пустые глаза… Когда я пила, я тоже только там танцевала. Теперь я видела, насколько это нелепо. Эти танцоры восхищали только самих себя. Остальные, потрезвее и поскромнее, громко над ними ржали.
На танцполе, в толпе, обнявшись, кружились редкие парочки, занятые больше ощущением друг друга, нежели ритмом. Какая-то девочка из танцевальной команды клуба, пыталась стащить с табурета мальчика, который ее не хотел. Корея явно пошла мне на пользу. Теперь я знала, что ни один, даже самый скромный мужчина не станет отбиваться от девушки, которую хочет.
В этом знании была, своего рода, мрачная гордость. И какой-то воинственно-нелепый задор: не пойти ли мне, пригласить на медленный танец Диму. Его, охреневшие от такого счастья, глаза, представлялись мне очень круглыми.
Среди серых стен молчанья,
Нас судьба свела случайно,
Ты позвал меня с собою,
И назвал своей судьбою…
Женский голос отражался от черных стен, я слегка качалась, сидя на табурете. Красивая была песня. И Дима тоже… Пользуясь разделяющим нас расстоянием, я смотрела на него, не отрываясь, как дикарь на тотем и думала. Что я опять ему сделала? На ногу наступила, выбираясь из-за стола?
Что?!
Мы с его мамой просто выпили чаю. Поговорили о том, о сем. Я рассказала ей, почему не общаюсь с матерью. Не из-за этого же Дима так зол.
Укрытая темнотой, я была уверена, что он не видит меня… и смотрела не отрываясь.
Желтые и красные блики освещали его лицо, словно он сидел у костра. Лицо абсолютно ничего не выражало. Совсем. Даже у восковых кукол на лице было какое-то выражение; Дима же обладал мимикой акулы. Если ему требовалось сместить фокус, то двигались лишь глаза. Он вдруг сместил его и посмотрел на меня.
В упор.
Сердце забилось, когда он встал. Сильно-сильно.
Совсем как в детстве! Когда в стремительно густеющих сумерках, я пробегала мимо зиявшего душной темнотой подвального люка. Того, из которого согласно детским поверьям, за нами наблюдала Длинноносая Бабка.
Чем эта выдуманная Бабка так ужасала? Про нее даже легенд не ходило. Так – присказка: «Кто последний, того Длинноносая бабка увидит!» Но мы с визгом неслись во всю прыть, чтобы поскорее обогнуть торец дома и скрыться от Бабкиных всевидящих глаз.
Точно так же на меня сейчас воздействовал Дима. Как только он встал, я рысью бросилась прочь, стуча каблуками, как Серебряное Копытце.
– Ир, я, пожалуй, лучше домой пойду, – выпалила я, с трудом восстанавливая дыхание, возле барной стойки.
Она удивленно застыла и отвернувшись от своей приятельницы, уставилась на меня в упор.
– В чем дело?
– Дима!.. – страдальчески простонала я.
– Лена, – перебила она таким тоном, словно вколачивала мне в череп гвозди, а не слова. – Хватит!
Так со мной говорила бабушка, когда я с визгом врывалась в подъезд, вообразив, что Бабка меня заметила. Глубоко дыша через нос, я села.
– Я пытаюсь, но у меня мурашки по коже.
– Это же Дима. От него у всех мурашки по коже!..
Я гневно открыла, но тут же закрыла рот.
– Мы всегда можем поехать в «Шанхай», – начала было Ирка. – Сережа, тоже не хуем шит… Кроткий тебе ничего не сделает.
Она не договорила; ухватилась взглядом за рыжеволосую девушку, которая увлеченно тараторила с кем-то по крошечному оранжевому телефончику.
– Смотри-смотри!.. Опять эта. Уже полчаса так выебывается. Половина бара тайно молится и ждет, чтобы ей кто-нибудь позвонил.
– Можешь не ждать. Это корейский хендофон. Наши карты к ним не подходят.
Мы с рыжей мельком встретились взглядами. С гордым высокомерием женщины, которая все еще считает себя богиней, она отвернула голову. Интересно, почему все хостесс так смотрят?
Видимо, я тоже так на нее смотрела, потому что она чуть прищурилась, признавая во мне коллегу. Оценивающе прищурилась. Я отвела глаза: лично мне и без прищура все было ясно. Ночная жизнь успела оставить на ней следы; еще красивая, но уже несвежая; семимильными шагами движется к состоянию «Неликвид!» Следующая ступень «карьеры» – американские бары, а дальше, если не возьмется за голову, будет приторговывать собою на Итэвоне.
