Вместо того, чтобы успокоиться и заткнуться, Макс взбесился еще сильнее. На его губах вскипела слюна.
– Прям, блядь, от пуль собою закрыл!.. – взревел он, пинком послав табуретку в стену. – Суп, блядь! А второе и компот ему не надо было?!
– У него просто разыгрался гастрит, – жалко блеяла я.
– И эпилепсия! – он снова начал вскипать.
Я смолчала, ненавидя его все яростнее и все яростнее при этом желая. Если у кого на этаже и был приступ, то не у Димы!.. Но я молчала. Иначе, лежать мне сегодня в гипсе, как египетской мумии.
Ломая руки, как Русалочка перед последним рассветом, Макс расхаживал по кухне, возбужденный донельзя. Его грудные мышцы, и без того довольно заметные, вздувались словно две пузатые гири.
– Когда речь шла о чмыре, вроде Азы, надо было просто-напросто послать его на хуй и позвонить мне! – орал Макс, словно это я с кем-то трахалась, пока он наваривал девчонкам супы. – Ты знала, блядь, что Кан будет в «Велике»! Вот почему так рвалась туда без меня! И теперь опять пиздишь мне в лицо. Думаешь, я тупой?! Не видел, как ты по нему текла, прямо у меня перед носом?
Он гарцевал по кухне, как буйный тяжеловоз и матерился, словно извозчик, приписывая мне все новые и новые сакральные знания. Не в силах понять, с чего он так взбеленился, я, против воли любовалась игрой его мышц под тонким свитером и блеском отбеленного в Китае оскала. Как я любила Макса сейчас. Его животную, обращенную ко мне страсть, свирепую как лесной пожар. Ах, почему он не был таким со мною в постели?..
Упруго расхаживая по кухне, сын учительницы русского языка, объяснялся так виртуозно, что приличных слов почти что не требовалось.
– У этого мудака, сука, только в одном Хабаровске три фирмы блядей! Что же, сука, ни одна не могла ему суп, сука, сварить?!!
– Одна могла и сварила! – напомнила я. – Теть Жанна улетела еще вчера…
Макс сбавил тон, не зная, как взять эпитет обратно. Он поступил, как мужик: наклонился, схватил меня за плечи и довольно сильно встряхнул. Я вырвалась и вжалась в холодную стену.
– Если, блядь, тебе сказали не нарываться, какого хуя ты нарываешься?! Ты могла ему что-нибудь сорвать и тогда что?.. Сколько раз тебя, блядь, спрашивать: ты понимаешь, кто такой Кан?!
Я мысленно перебрала своих информаторов.
Полковник уверял, что Дима в одиночку разворовал всю армию и продал страну, Бонечка – что он проститутка, Ирка, что все-таки – сутенер. Я лично думала, что кровь юной девы капнула случайно на его гроб и пробудила Диму от спячки.
– Я понимаю, кто такой Кан. Чего я не понимаю, так это какое право ты имеешь так на меня орать. Ты меня трахнул и бросил. Еще и лапши на уши навешал, что любишь и я теперь – твоя девушка!
– Ах, это я тебе лапши на уши на вешал?! Пиздишь на каждом шагу, а потом меня обвиняешь в том, что я не выставил себя еще большим кретином! Блядь, как я тебе, суке, поверить мог?! Я же собственными глазами…
– Мы просто были соседями!.. – перебила я.
– Ты с детства, дрянь двуличная, была в него влюблена! Знаешь, каково это? Такое выслушивать после всех твоих клятв?
– А мне каково? Учитывая, как он со мной обращается?
– Как он с тобой обращается?! В любви тебе объясняется, как напьется?
– Он издевался и ты прекрасно все понял!
– «Издевался», – Макс хмыкнул, щелчком достал сигарету и слегка приоткрыл окно. – За этот изощренный садизм его и прозвали Гестапо… Ты охренела, нет?
Он выглянул во двор с таким видом, словно вокруг стояли вражеские войска. Мощные плечи чернели на фоне ослепительно голубого неба. Цепь на шее сверкала, как змея, глотающая собственный хвост.
– Я каждый шорох из вашей квартиры слышу, – проговорил он глухо и безразлично. – А Кан вчера так орал, что его даже в «Пуле» слышали. И ты мне дальше будешь сказки рассказывать?
Я глубоко вздохнула. Проклятые стены были не из картона; из туалетной бумаги!
– Слышал бы ты, что мы из твоей квартиры все время слышим.
– А ты вой громче, чтоб заглушить!
Ярость стала невыносимой. Он слышал, как я реву? Макс обернулся. В глазах полыхал огонь.
– Я хочу знать правду.
«Все, что он сказал».
Правду…
Кан тоже ее хотел.
– Нам надо поговорить, – сказал Дима, когда я вышла из ванной, в надежде, что он уже поел и ушел. – Садись. Кофе будешь?
Польщенная, я присела. Надо же! Такой авторитетный парниша, а держится совсем как простой человек.
– Будешь или нет?!
Я кивнула, держась за съезжающий тюрбан из банного полотенца. Дима слегка успокоился. Пока он готовил кофе, – кофеварка была корейская и он знал, как с ней обращаться, – я взволнованно грызла костяшки пальцев, не в силах перестать рассматривать его спину, плечи и красивую круглую задницу, как у футболиста.
В голове звучали намеки Жанны Валерьевны. Ее вопросы о нем…
– А теперь, – Дима, поставил передо мной чашку кофе, – давай начнем все сначала. Не хочешь поговорить о том, что произошло?
Я обняла чашку ладонями, не смея поднять на него глаза.
– О чем ты?
– О том, что случилось…
– Я просто хотела спросить про Скотта, – я не закончила: Дима навалился ладонями на громко скрипнувший стол и подался ко мне так резко, что я отшатнулась резвее, чем черт от ладана.
От его горлового рыка, мой кофе подернулся коркой льда. Я напряглась, пытаясь понять, что снова не так сказала. Ирка была права: вблизи он пугал. Пугал до мурашек. Мой язык примерз к горлу.
– Ты, блядь, можешь хотя бы три минуты подряд не упоминать своего ебаря?! – проревел Кан с такой ненавистью, что я вспотела. – Я говорю про нас с тобой!..
Мое сердце выполнило сложный кульбит и мертвой уткой рухнуло на кишечник. Живот скрутило. Густо, как наяву, запахло грозой и летом: раскаленным асфальтом; душистой, омытой ливнем травой. Я вспомнила кисельно-серые сумерки, дрожь в ногах, кожаный диван в его кабинете… Свое волнение, свою боль, его напор и запах алкоголя в его дыхании.
Я слегка прикрыла глаза. Его лицо было совсем близко. Так близко, что я видела свои отражения в его черных, как пуговицы, зрачках. Совсем, как в тот вечер… Когда он слез с меня. Удивленно посмотрел на свой член и спросил, чуть нахмурив брови:
– У тебя что, месячные?..
Вынырнув из воспоминаний, я отодвинулась от него. Буркнула еле слышно:
– Тогда я действительно была девственницей… Ты слышал ведь свою маму.
Дима вне всякой логики ударил кулаком по столу. Рывком поднялся, грациозный и быстрый. В черной облегающей водолазке из кашемира и черных, джинсах, туго обтягивавших мускулистые ляжки, он был похож на актера, художника, танцора, писателя… На кого угодно, только не на братка. Я отстранено подумала, что у него должно быть, стальные, в титановом опылении, яйца. Так одеваться, не теряя авторитета, мог лишь Супермен.
