– Молчать и улыбаться не пробовала?
– Пробовала: он все равно сильнее.
– Ты знаешь, как ваше общение выглядит со стороны? – спросил Макс, не желая мне уступать.
Я не ответила: одевалась.
– Я тебе расскажу, – вызвался он, продолжая тему. – Дима: «Здравствуй!» Лена: «Сам не сдохни!» Дима: «Как дела?» Лена: «Ты издеваешься надо мной?! Как у меня могут быть дела, если все так херово и мир в упадке?!!» Дима: «Я могу чем-нибудь помочь?» Лена: «Да пошел ты! Сил уже нет терпеть твои придирки! Я ничего от тебя не хочу, отвали!»
Я вспомнила «Саппоро», песни пьяных бухгалтерш и отповедь Спиридонова. Потом – другой вечер, когда Элина, Ирка и я пошли на дегустацию вин и невзирая на все старания удержаться, «надегустировались». Не так, как Бонечка, – столько я уже не пила, – но все же дошла до кондиции, когда кричат: «Мальчиииикииии!»
Мальчиков не было.
Только пузатые солидные дяденьки, которые с явным удовольствием продегустировали бы что-то покрепче. И один из них, суровый и мрачный, спросил меня: «Девушка, вы знаете, что такое катарсис? Это когда я чуть не кончил, глядя на ваши ножки, а потом вы увидели и сделали такое лицо, что я обосрался!»
Моя самооценка разбилась вдребезги. Как выпавший из руки бокал.
Я потом посмотрела у корректоров в словаре, «катарсис» означало «полное очищение». Примерно это, мне устроил Максим.
– Если бы я с Димой была, то была бы верна ему. С тобой, я была тебе верна. Мне не нужно то, что ты предлагаешь. Это не для меня.
– Лена, – Макс нагнал меня у дверей, – погоди. Постой.
Он обнял меня так крепко, что стало трудно дышать.
– Ну, ладно, забудь про Кана.
– В смысле: «Забудь»?! Я тебе изменила, или ты?..
Он не дал договорить: закрыл мне рот поцелуем. Я попыталась вырваться, но Макс тоже был сильнее и без труда подавил порыв.
– Я пошутил. Там йогурт, в презервативе… Просто хотел понять, что между вами с Каном. Честно! Я никого не трахал, – прошептал он. Я почти что поверила, но тут он добавил. – Мамой клянусь.
«Деньги не пахнут».
– Шеф, как насчет рекламы для нетрадиционных меньшинств? Нас с Ленкой зовут в «Инфинити»…
– Вы с Ленкой теперь меньшинства?
– Деньги лежат на земле, – объявил Тимур, наматывая на палец прядь моих волос. – Чтобы их поднять, приходится наклониться…
– Что же не наклониться? – поддакнул Шеф, радостно. – В гейклубе-то?
– … или в редакции, – подколодной змеей отозвался Чуви, когда я вежливо скинула Тимину руку.
Все еще раз вспомнили визит Макса и посмотрели на Тима, который отодвинулся и безразлично пожал плечами. Чуви и позабыл, как сам же, первый, сбежал к дизайнерам и провел время, затаившись под чьим-то столом. Между батареей и корзиной для мусора. А я вдруг вспомнила и подумала, что в тот вечер ему совсем не хотелось острить.
– А тебя этот твой парень, – спросил Шеф, насилуя себя уважением, – позволит идти в гейклуб?
С тех пор, как Макс прошелся по коридору редакции, большая часть шуток про его интеллект отпала. Я перестала разглядывать свои чудо-туфельки. Остроносые, узкие, они обтекали горделиво изогнутую «шпилькой» ступню, как вторая кожа. Всякий раз, когда я смотрела вниз, у меня перехватывало дыхание, а в районе солнечного сплетения образовывался огненный шар.
– Ах, Ровинская, – сказал Шеф. – Лучше бы ты уже по этому быку своему тащилась, чем по туфлям и рубрику нормально писала. В гейклуб пойдешь или нет?..
– Пойду! – ответила я.
***
– Не пойдешь ты в гейклуб! Охренела, что ли? – Макс был возмущен так сильно, словно я предложила ему принять участие в дружеском ганг-бэнге на девятнадцать персон.
– Это, вообще-то, реклама! – я фыркнула, представив Макса, который прижавшись к стене, одной рукой прикрывал свой тыл, а второй отстреливался от крупных, усатых геев, облаченных в сверкающую черную кожу.
Было на самом деле смешно, но недолго.
– Да мне насрать! Что если тебя увидят мои знакомые?
– В гейклубе? – преданно улыбнулась я. – И часто твои знакомые там бывают?
Он отодвинул пустую тарелку и забарабанил пальцами по клеенке.
– Они в газете прочтут.
– За рекламу мне платят, – напомнила я. – Деньги.
Макс почесал затылок. Стоило мне заговорить о деньгах, он сразу же принимался чесать свою репу. Отличный способ оттянуть время и вывести женщину из себя. Потом, на первом же вопле, холодно осадить и уйти, плюнув в нее словцом «истеричка».
Я скрутила свою волю в бараний рог. Я схватила себя за горло. Я промолчала.
– Мои запреты касаются лишь моей девушки, – прозрачно и холодно намекнул Максим.
Я гневно раздула ноздри.
Он запретил мне делать кучу разных безобидных вещей, в том числе таких, за которые мне платили. При этом, ничего не давал взамен. А я молчала, уверенная, что жертвовать собой во имя него, Макса, – есть благородно. Что он увидит и все поймет. И оценит. И разрыдается. И сложит все, что имеет к моим ногам.
Макс понял только одно: я – полная дура, которую можно гнуть во все стороны.
И я опять задала себе сакральный вопрос: на кой мне это, ни с чем несравнимое удовольствие? Зваться его девушкой, – исключительно у него на кухне. Слушать все, что он думает по поводу моей рубрики. Доказывать, что с Каном не сплю?.. На люди мы с ним ни разу не вышли. Сперва я болела, потом простыл он. Потом он поправился и начал «решать дела», я видела его только вечером. Он ужинал, выносил мне мозг, затем трахал и садился смотреть какой-нибудь боевик.
Ладно бы, еще секс был, как в первые дни. Но секс навеки перестал быть волшебным. Макс, деловито и тщательно, месил меня, словно тесто, а я размышляла о бытовухе. Например, – зачем он сделал эти маленькие лампочки в потолке. Или о том, что если каждый раз подсыпать ему в еду немного крысиного яду… что мне надеть на похороны?
Он довел меня. Он меня достал.
Стоя сейчас напротив, глядя в его глаза, я поняла, что я сама виновата. Не нужно было себя обманывать. Его обращение со мной, было унизительным. И мое нежелание признать это, подтачивало меня изнутри. Отбирало крупицы, с таким трудом приобретенной, уверенности. Вся энергия шла на то, чтобы не позволять себе думать, как низко я пала.
Прилипла. Превратилась в половую тряпку. Опустилась до самого плинтуса, лишь бы не признавать, что моя любовь ему не нужна. И все эти его истерики по поводу Кана – всего лишь раздражение усталого мужика, которому больше не к чему прицепиться.
Как я, должно быть, ему противна; какой, должно быть, жалкой ему кажусь. И сразу же стало ясно, почему он мне все подряд запрещает, но ничего не дает взамен. Карточки с вопросами открывались, словно сами собой. И на обратной стороне стояли ответы.
