– Не люблю силикон, пускай свои будут!..
– Грудь должна помещаться у мужчины в руке, остальное – вымя…
Я выслушала, сочувственно уставившись на него в упор. «В руке!..» В его руке шар для боулинга поместится, не то, что силиконовый «буфер».
– Макс, алло? Мы расстались. Помнишь?
Вчера я отбила столько своей территории, что теперь меня несло вперед по инерции. Это ощущение – возвращающейся силы, волновало и будоражило кровь. Самоуважение раздобыло горн и звало в атаку. Сиськи были предлогом. Предложи мне Сонечка пол сменить, я и на это бы подписалась, лишь бы ему назло.
– Мы поссорились. Я за тобой приехал вчера? Приехал. Это был мирный шаг, поняла?! Так что осядь и утихни. И не тупи по поводу операции.
– Но я хочу иметь грудь!
– Ну, так перехоти!
– Знаешь что? – я встала и пошагала на опустевшую кухню, зная, что он идет следом. – А кто ты такой – вообще, чтобы мне указывать? – я сперла сигарету из забытой Богдановой пачки и закурила. – Ты меня содержишь? Нет! Ты мне какие-то ништяки подгоняешь? Ни хера! Ты мне работать не даешь и ты меня унизил, причем, при людях. Ты даже не озаботился, как я вчера дошла!..
Прямого упрека в жадности Макс не вынес. К тому же, это был повод не обсуждать остальное.
– А кто тебя содержит? Кто платит за хату? Кто платит за жратву?!
– Это ты для всех нас троих делаешь!
Он промолчал и я подумала с горечью, что закрывала глаза на то, что Макс отнюдь не прижимист. Просто не желает вкладываться в меня.
– Ты не волнуйся, – яд так и тек, – я за свой счет все сделаю. Соня сказала, если пойти вдвоем, хирург даст нам скидку!..
– Дело не в деньгах, – выдавил Макс, подтвердив, что дело именно в деньгах.
– Дима вот не жопится, – ударила я.
– Вот пусть, блядь, Дима тебе и оплатит, – взорвался Макс. – Пойди к нему в офис, блядь, или где ты там с ним ебешься?! Пойди и попроси у него!
– Он своей девушке оплачивает, – холодно ответила я, не позволяя себе обидеться.
Макс заржал, словно конь.
– Своей – кому?! – он смахнул слезу. – Это она тебе так сказала?
Я забегала глазами. Сонечка мне об этом не говорила, а я так и не осмелилась задать вопрос прямо. Когда я попыталась вывести ее на разговор о Диме, она лишь молчала и улыбалась. И отзывалась о нем «очень хорошо». Не желая выглядеть дурой, я промямлила.
– Кем бы она ни была ему, он ее любит.
Макс прищурился, словно ушам не верил. Смеясь, качнул головой.
– Ага!.. Прямо просыпается утром и сразу же начинает любить!.. Если я сейчас наберу номер Димы и скажу ему, что хочу ее, знаешь, что он ответит? «Да без проблем, братан!»
– Ты врешь, – взвилась я. – Дима в жизни так не ответит!
– Видимо, мы с тобой знаем двух разных Дим. Помнишь, гандон в ведре? Ну, так угадай с кем я был. Подсказка: не с Димой.
Новость резанула меня по горлу. Я всхлипнула, словно засорившаяся раковина. Макс смешно надулся, словно пятилетний мальчишка, пытающийся свирепость изобразить. На щеках вспыхнули крапивные пятна, глаза забегали.
– Не-е… Ну, а че?.. Я тебе говорил, чтобы, – он запамятовал что именно мне там говорил, да и говорил ли. – Просто не рассказывай мне эту хуету, будто бы она его девушка.
Вышло скомкано, без души. Я как-то слышала фразу: «Одних баб ебали…», брошенную кем-то из бритоголовых, стремительно набирающих вес парней, с которыми Макс бегал в суровые девяностые. В контексте значилось, что «ебать одних баб» было крайней степенью доверия друг к другу. Но речь, как мне показалось, шла, все же, о проститутках.
– А чья тогда? Твоя? – я всхлипнула.
– Его, моя… Любого, кто ей понравится! Ее весь город по очереди выгуливает.
Я не могла представить, что Сонечка – это чистое прекрасное существо, – проститутка! Но еще больнее было при мысли о том, что я извинилась за то, что ее ненавидела, а она – за то, что трахалась с моим парнем, – нет.
– Возможно… Вы просто оба ей нравились.
Макс обернулся.
– Как тебе, да? Мне просто интересно. Ей он дает работу, тебе дает работу. Ее выгуливает, тебя выгуливает… Ее он трахает, это всем известно, а вот тебя, типа, нет? Вот как так? Объясни?
Это был прямой запрос на финальную ссору. Мы оба знали, что я с Димой не сплю, но… Макс достал меня.
– Он меня по пьяни девственности лишил. Доволен?
Макс тупо хлопал глазами и явно не знал, чем крыть.
– Он что… изнасиловал тебя?
Я затушила горькую, противную сигарету.
– Нет. Просто трахнул. Доволен? Если нет, могу вторую часть рассказать. Он пару классных шуток придумал.
Макс не ответил. Он хмуро закурил сигарету и коротко посмотрел на меня.
– Чувствую себя Станиславским. Не верю!
И склонил голову, глазами предложив мне аргументировать. Я лишь вздохнула: еще один.
– Вера – слишком интимна.
Вчера он окончательно утратил надо мной власть. Стоило лишь перешагнуть свою нелепую гордость, признаться самой себе, что меня не любят, как все. Чары пали. Макс сделал самое страшное, что он мог: унизил меня при Диме. Худшее было позади. Я выжила. Он больше не мог причинить мне боли.
– Как насчет денег? Дашь мне на операцию? – я знала, что он не даст.
– Ты слышала, что я сказал?! Я не хочу, чтобы ты ее делала!
– Плевать мне, чего ты хочешь.
– Посмотрим! – ответил он.
«Эмансипэ и сиськи».
В своем стремлении к независимости, я забыла две вещи: Макс платил за еду и Макс не брал с нас квартплату. Теперь он отказался спонсировать первое и заявил, что в июле придет за вторым.
Ирка и, особенно, Бонечка были мной недовольны. В квартире царили примерно те же «здоровые» отношения, что еще недавно царили между нами и Ю-Эс-Эй. В другое время я бы расстроилась, но сейчас у меня были другие проблемы. Тело от шеи до талии выло от боли. Я третий день спала сидя и верила, что эта боль никогда не кончится.
Хуже всего было то, что мои новые сиськи, синие, огромные от отека, торчали словно боеголовки, а на шрамы было жутко смотреть. И я не верила, что они когда-нибудь станут красивыми, как у Памелы Андерсон.
– …что значит, ты сделала грудь, а он потребовал квартирную плату? – щебетала в трубку маман, с которой я, наступив себе на горло, связалась.
Ее интересовало, что же произошло. Меня – пришлет ли она денег, чтобы я могла продержаться. Мать мялась и оттягивала момент. Если бы я могла шевелиться, или просто руку поднять, то рвала бы на себе волосы.
