В начале было неловко.
Я так скучала… По Максу, Ирке и даже Бонечке. Мне не хватало Димы в окнах напротив и способности спать лежа. Да-да, тот врач-анестезиолог, что говорил нам, как пластика из здорового человека сделает инвалида, не обманул. Первую неделю, мы спали лишь полусидя. Да и то, не всю ночь.
Но время шло, прогулки явно шли нам на пользу и вскоре, наши с Сонечкой груди, перестали быть похожими на боеголовки ракет. Сошли отеки с живота и боков. Швы заживали: Кан дал нам тюбик какой-то мази из Тая, чтоб не осталось шрамов. Кожа приобретала нормальный цвет; тоска отступала. Мы с Соней, как две заводчицы, купившие щенков одного помета, увлеченно сравнивали результаты и так увлеклись, что однажды…
– Ужас! – сказал Андрей, случайно застукав нас, и смешно закатил накрашенные глаза. – Я живу с двумя богопротивными «бишками»!
Быть «би», в их среде означало примерно то же, что в нашей – быть гомо.
– Что я могу сказать? – ответила Сонечка. – Ты катишься по наклонной. Еще немного и станешь с девушкой спать.
Я рассмеялась и вспомнила, как в Мокхпо, в Корее, я, смеясь над картами, которые обещали мне Диму и Кроткого, загадала: «Будет у меня роман с девушкой? Диминой девушкой». Карты сказали «Да!»
Они не соврали. Вновь. Как не соврали мне про Джуна, Скотта, Максима…
Каждый раз, когда я ложилась с ней, я начинала верить, что вскоре, я лягу с Димой. Годы бесконечного ожидания обрели вдруг смысл. Я ощущала себя марафонцем, который вышел на финишную прямую. Правда, Сонечке ничего об этом не говорила. Отчасти из трусости. Отчасти из-за того, что Сонечка ни слова не обронила о Максе.
Справедливости ради, она и Диму-то почти не упоминала. Так, вскользь. По делу. Помимо своей учебы и старых/еще предстоящих съемок, Сонечка говорила лишь об одном: шмотках. Квартира была буквально завалена тряпками, которые Соня скупала в промышленных масштабах. Порой, она даже ни разу не надевала то, что привозила из-за границы. И щедрой рукой раздаривала знакомым. Платили за это все, ее мужики. Но не любовники, как уверяла Ирка. Нет. Ее «чичисбеи».
Так модели называли своих поклонников. Тех, кого обирают до нитки, не подпуская к телу.
В начале я пыталась отказываться, но Соня так обижалась, что я махнула рукой. В конце концов: если можно брать подарки у своего парня, почему нельзя их брать у своей девушки?.. Тем более, что ради нее, я отказывала не кому-то, а… хоккеистам!
Ирка была права: перестав таскаться туда, словно на работу, я стала вдруг интересна им. Теперь уже не я искала фотографии новичков, мечтая, что кто-нибудь из них в меня влюбится. Теперь они расспрашивали у «старичков», кто я такая. Стоило появиться на тренировке, старожилы выходили поговорить, новички здоровались… Бонечка купила поролоновый лифчик и ненавидела меня почти так же сильно, как грудастую от природы Шафранскую.
Мне было плевать, что думает Бонечка. Я с ней почти не общалась. А с Иркой – исключительно по работе. Они меня вычеркнули, стоило Кроткому пригрозить вернуть нам квартплату. С чего мне было не помнить? Я вычеркнула их и не особенно о них тосковала.
Как модель, Соня была везде желанная гостья. Как ее подруга, я была по умолчанию приглашена вместе с ней. Когда мы с ней рука об руку вплывали на дискотеку, мужчины оборачивались вслед. И в этом было нечто, в самом деле чарующее: иметь красивую, высокую, как и ты подругу, с которой не приходится держаться настороже. Подругу, которая не предаст тебя из-за мужика. Подругу, которая тебя по-настоящему любит.
Подругу, которая поддержит, научит, одернет и посоветует.
Да, Ирка первая заставила меня бросить пить и начать работать. Но Соня и Андрей помогли «отшлифовать результат». Андрей учил меня краситься и делать прическу. Соня – ходить, держаться и не рычать на каждого, кто скажет мне комплимент.
– Смотри им в лицо и проговаривай про себя: «Смотри, какая я – классная!» Тогда улыбка затрагивает глаза, – учила она. – Все время это про себя повторяй. Поверишь ты – поверят все остальные. Потом вокруг тебя соберется толпа, которая станет говорить тебе комплименты и дальше тебе уже ничего не придется делать. Лишь молчать и всем улыбаться.
Она говорила не просто так.
У Сонечки была целая куча друзей-мужчин, готовых в любое время выброситься из окна, если Сонечка, вдруг, того пожелает. Мечтали, любили, пылали… Часто – годами, на расстоянии. Заплатить за нее на дискотеке, прислать напиток, им уже и это было за радость. А уж сходить на свидание, или денег занять… Точнее, что уж там, – подарить. И не брезгливо бросить, как Бонечке, а преподнести, стоя на коленях.
Их чувства Соню не волновали. Она считала, что мужчины существуют для удовольствия; те, что способны его доставить, вообще не созданы для любви. А те, что созданы, в них есть что-то женское, немного ущербное и потому, их лучше близко не подпускать – прилипнут. Начнут скулить, требовать, а там и до мордобоя не далеко. На этот случай, она и держится так за Диму. Его, мол, все мужики боятся, а сам он, мол, не ревнив.
Я терялась в догадках.
Дима, которого я знала, был ревнив. Дима, которого я знала, говорил, что любимыми не делятся. Дима, которого я знала, скорее всего, никогда не существовал…
«Квартира и даже ориентация».
Мы только-только сели столик и все еще читали меню, когда вдруг воздух пришел в движение и Кан, стремительно появившись из неоткуда, сел на свободный стул. Соня вскинула глаза и радостно улыбнулась.
– Привет! Ты вернулся?
– Нет, – сказал он. – Тебе кажется.
– Когда мне кажется, – нежно пропела Сонечка, – ты со мной вежлив.
Кан рассмеялся и посмотрел на меня. Я попыталась улыбнуться, но не сумела. Когда он так появлялся, без подготовки, у меня все тело дрожало.
– Когда я вежлив, это уже не я.
Если бы я не была занята, пытаясь проглотить свое сердце, я тоже что-нибудь бы ему сказала. Но я никак не могла: при виде Димы, сердце прыгнуло так, что очутилось в горле и трепетало там. Мне даже на миг почудилось, что его взгляд стал более теплым. Наверное, от нехватки воздуха глюкануло.
Смущенная, я опустила глаза и подняла лишь когда вернулась официантка.
Придя сюда, мы собирались съесть по порции бульгоги и аккуратно, степенно, не торопясь, пройтись по парку до дома. Димин приход существенно изменил бюджет. Мы перешли в кабинет, он заказал полный стол еды и со свойственной ему деликатностью, пожелал:
– Мани мого, что по-корейски обозначает жрите не подавитесь!
На самом деле, это означает «Приятного аппетита!». Ешьте много, – если дословной быть. Но Дима не был бы Димой, если бы перевел дословно. Мы не заставили себя уговаривать. Для не-любителя, корейская еда может показаться странной. Но для любителя, ничего прекраснее нет. Особенно, когда кредит платишь и на диете сидишь. Кан вытащил из бумажного чехла палочки для еды. Разломал их и посмотрел на меня.
