У меня после такого желание пропало, хотя бухгалтерия аккуратно вычитает из моей зарплаты все налоги. Но просто так сказать «фи» и уйти, мне не позволяли лень и воспитание. Мальчик, все же, настроился уже на интим. К тому же выходить сейчас в непроглядную ночь, ловить такси, переться домой…
Надо его, думаю, привести в стабильное лидерское состояние, за которое он мне и понравился, чтобы он вспомнил кто из нас двоих рулил все время знакомства и говорю:
– Слушай, а у тебя нет ничего выпить? А то на меня твоя хозяйственность как-то нехорошо повлияла.
Мало того, что слово «хозяйственность» он воспринял в совершенно другом смысле и покраснел!.. Так он еще и поплелся на кухню – соображать мне выпить. А я-то надеялась, что он придет в себя и скажет:
– Так, девочка! Замолчала, легла на спину и улыбнулась! Говорить можно только: «Еще! Еще!».
Вот так всегда: если уж жизнь собирается плюнуть тебе в душу, то попадает снайперски.
– На всех фыркать – долго не протянешь, – философски рассудила Ирка, когда я позвонила ей – огласить список претензий. – Это же идеальный мужик для тебя! Пришла, разделась, все побросала, а он следом уже бежит – подбирает, стирает, гладит.
И кто же тогда из нас будет в семье штаны носить будет?
– Оба! – посмеялась она. – Ты – на себе, он в стирку.
Не знаю, кому как, а я бы предпочла парня, который бы меня заставил домашнюю работу делать и вырвал бы с корнем все больше крепнущие ростки феминизма… Правда, до сих пор, мне встречаются исключительно такие, что удобряют и без того плодородную почву».
***
– Да, очень правдоподобно, – сказал Тимур, дочитав. – Он правда расставляет диски по алфавиту?
– Нет. Он просто смотрит на них в упор и они становятся сами! – сострила я. – Ты бы видел его квартиру. Я боялась не то, что чихнуть, дохнуть!.. Все сразу же подхватывает эхом. Наверное, когда он трахается, все происходит, как в «Звук вокруг».
– Я думал, ты его избегаешь, – сказал Тимур. – Он же на тебя наорал за… За что он там опять на тебя наорал? Ты еще плакала и клялась, что в жизни с ним больше не станешь связываться.
– Я и не собиралась, – покраснев, перебила я.
Кан наорал на меня за то, что я рассказала Сонечке про ребенка. Точнее, на нас обеих. Мы с ней посоветовались и пришли к мысли, что суррогатное материнство – самое то. А Кан, когда мы пришли с этой мыслью к нему, сказал, что мы окончательно спятили в своем стремлении не работать.
Только длиннее, со всякими цветистыми выражениями.
– Он извинился, – помялась я, теребя широкий платиновый браслет; хорошо, что платина на вид – вроде серебра с оловом. Иначе, мне бы точно сняли эту штуку с рукой. – Мы просто зашли на минуточку, его поблагодарить, а он предложил посмотреть кино. Мы остались… Ну, мы думали, что это предлог, а он на самом деле врубил нам телек. Знаешь, какой фильм? Ты в жизни не догадаешься! «Масло Лоренцо». Про мальчика с каким-то генетическим отклонением и его маму, которая пыталась его лечить… Я чуть не сдохла с тоски. Он всякую такую херь любит.
– Секса у вас так и не было?
– Не-а… Но если тебя утешит: то с Соней у него тоже не было.
– Очень, – язвительно ответил Тимур.
ИЮЛЬ, 2003 год.
«Королева мира»
Я возвращалась из Ледового после интервью. Макс врал, когда вопил, будто бы «свое, даже маленькое – лучше». Я окончательно в этом убедилась, когда со мной поздоровались незнакомые новички, а Аркаша, забыв, что всеми фибрами ненавидит меня, угостил украденной из холодильника шоколадкой.
Это было сильное доказательство. Ощущая себя королевой мира, я гордо шла, выставив грудь вперед и свободно расправив плечи. Думала о том, что теперь-то, свободная от комплексов и чужой убогой морали, я буду жить, как того хочу. Ходить на свидания, крутить романы, – может быть, даже с хоккеистами, – работать…
Привычно вырезав образ Димы, который моя фантазия так же привычно добавляла во все «блюда», я остановилась на перекрестке. Задумалась, засмотрелась на себя в тонированное черное окно. Андрюша был волшебником в том, что касалось макияжа и стиля. Богом мейк-апа, повелителем кисточек… Когда я видела себя в зеркале, то готова была поклоняться ему, как древний язычник и приносить в жертву девственниц.
Или, Макса напоить и привязать лицом вниз к постели. Мне уже все равно, а Андрюше будет приятно.
Я не сразу поняла, почему мой образ сменился другим, по-настоящему, от природы красивым лицом. Попыталась стереть его из картины мира, но лицо не стиралось. Сняв очки, лицо смотрело мне прямо в сиськи.
– Какая ты большая стала, маленькая Ангелочка, – сказал Дима, не обращая внимания на машины, которым приходилось его объезжать. Таким тоном, словно мы не виделись с ним год. – Подвезти?
Я кивнула, хотя мой дом был через дорогу. Опасаясь умереть под колесами летящих мимо автомобилей, я обошла машину и Дима перегнулся через сидение, чтобы распахнуть для меня пассажирскую дверцу. Из салона остро пахнуло кожей, лимонной отдушкой и терпким одеколоном водителя. Бросив сумку в кабину, я вскарабкалась вслед за ней, ухватившись за Димину руку. Роскошь всегда действовала на меня, словно валерьянка на кошку. Обмякнув на сиденье, я выдохнула и блаженно прижалась к нему спиной.
– Куда? – спросил Дима.
Я посмотрела на его лицо, повернутое ко мне в три четверти, на распахнутую у горла рубашку из-под которой виднелась гладкая смуглая грудь. Кровь все еще бурлила от взглядов, которыми меня окидывали на тренировке. И я устремила поток флюидов на Диму.
– Удиви меня, – сказала я дерзко.
Он снисходительно улыбнулся в ответ. После такой улыбки можно было оказаться в карьере, где шло строительство, в зоопарке, или же в оперном театре. У Димы было очень своеобразное чувство юмора.
– Чуота, – сказал он. Хорошо. – Сейчас удивлю.
Мы тронулись. Откинувшись на сиденье, я кайфовала, как кошка, не обращая внимания на пейзаж за окном. Согласно новейшим сведениям, даже очень плодовитой девушке, стоило бы как следует постараться, чтобы залететь от бесплодного парня. Мы выехали на Пионерскую, свернули на Пятьдесят шестой. Пролетели по изрядно постаревшей «Новой дороге». Как давно это было, – когда на этом месте высились горы песка и мы, дети, днями и ночами носились по ним, играя в красноармейца Сухова. А зимой, наплевав на запреты, рыли в замершем песке пещеры, чтобы устроить «штаб».
Пока я предавалась воспоминаниям, джип обогнул газгольдер и мы въехали в старый знакомый двор. На нашем окне качались незнакомые занавески. Детство закончилось.
– Па-пам, – сказал Дима. Таким тоном, словно у него разом заболели все зубы. Я выглянула в окно.
Вывернув шею, посмотрела на окна квартиры, из которых когда-то наблюдала за хоккейной коробкой. На покосившиеся качели, выкрашенные в красно-синий цвет. С лавочки, за нами с интересом наблюдали местные алкаши. Состав был тот же: дядя Ваня, прямо по Чехову, Валек с сеткой бутылок и его мать. Опухшая, как пролежавший в воде трое суток труп.
