– Я не думала, что тебе так важно, – сказала Сонечка, потупив глаза. – Думала: все мы друг друга знаем, потрахаемся и все.
Я проглотила это вместе с ложкой овсянки. Что еще мне оставалось? Она говорила правду. Меня угнетало это и еще понимание, каким я была говном. Но я не могла признаться в том, что завидую. Даже самой себе. Словно какая-то сила, схватив за горло, душила Правду.
– Спасибо, за информацию.
Соня как-то странно на меня посмотрела. Было тихо-тихо. Словно город за окном затаил дыхание. Оставалось лишь дождаться, пока между нами прокатится перекати-поле и ветер заиграет «мелодию смерти» из ковбойского вестерна.
– Серьезно? Ты из-за этого все хорошее, что между нами было, просто похеришь?
– А что хорошего между нами было? Мы просто не могли заниматься сексом с парнями. Теперь мы можем. Вот и все «хорошее», что не так?!
Она помолчала, умоляюще глядя на меня, сквозь слезы.
– Ты знаешь, что я тебя лю, правда? – спросила она. – Ты для меня важнее, чем они оба сразу.
Тарелка рухнула в мойку, разбившись вдребезги. Овсянка повисла на стенах, словно ошметки чьих-то мозгов. Мне всегда казалось, что Сонечка придает нашим телесным экзерсисам значение, которого никогда не придавала сама. И это знание меня придавило.
– Еще бы! – сказала я яростно, не в силах смотреть ей в глаза. – Ты это доказала. Так что все, хватит. Давай обрежем финальную часть… И да, мать твою! Ты должна была подойти и спросить. Ты знаешь, что будь у меня телефон, я никогда бы твой звонок не проигнорировала! Просто тебе хотелось сразу двоих. Признай это! Когда я игнорировала твои звонки? Я бы ответила, даже если бы гранату в зубах держала!
– Нет, не хотела! Я думала, ты нашла кого-то… Я думала, ты хочешь быть с ним! Любовь это не только то, чего я хочу! Любовь, это еще и уступки! Ты не брала телефон и я решила, что это просьба оставить тебя в покое. Тем более, Макса ты обломала.
Я понимала, что Соня на самом деле так думает: что для меня имеет значение лишь она. Потому что она обнимала меня, рыдала, говорила, что любит. А я ее ненавидела. Всеми фибрами своей кровоточащей души. Я тоже разрыдалась, уронив голову на сложенные вместе руки. От осознания, что прежний, красивый отрезок кончился.
От бессилия что-либо изменить.
Я поняла вдруг, почему Макс не мог выставить девушку без помощи Ирки. Потому что это невыносимо: ощущать себя такой тварью. Но поняла слишком поздно, когда сама загнала себя в ловушку.
– Прости меня!..
Истолковав все по-своему, Сонечка, примостилась у моих ног, обхватила руками мои колени.
– С этого дня, только вместе, договорились? И только на телефоне. Всегда!
Если она хотела меня добить, у нее получилось.
«Запах керосина».
Квартиру искать, я конечно, не стала. Точнее, купила газету, но вместо того, чтобы внимательно изучать «Недвижимость», перешла к разделу «Работа за рубежом». Нашла какую-то незнакомую фирму. Пошла просмотр и… стала ждать звонка.
Прошла неделя, и мне позвонили с фирмы. Велели приехать, поговорить.
Димин джип у подъезда, я распознала издали. Это был плохой знак. Когда мужчина, вроде Дмитрия Сергеевича, решает начать причинять добро, его ничто на свете не остановит. Выругавшись, я вскарабкалась по ступеням. Как он, вообще, узнал?.. Ведь это даже не его фирма!
Одного взгляда на то, как по-хозяйски он сидит на столе, проглядывая какие-то бумаги, было достаточно, чтобы засомневаться. Девушки, принимавшие мои документы, чирикали, извиваясь, как гурии. Думаю, они знали о том, что у Димы есть Соня, но верили, будто бы их шарм способен затмить ее шик.
– Привет! – сказала брюнетка. – Ты вовремя. Это – Дмитрий Сергеевич, наш хозяин.
– Херршер и садданим, – добавила я.
На всякий случай по-немецки и по-корейски.
Не оценив моих познаний слова «хозяин», Кан сделал мне знак умолкнуть. Суровый знак:
– Рот свой закрой, блядь!
Девчонки дрогнули и странно переглянулись. Я ухмыльнулась и села на шаткий диван. Покачалась на нем смеха ради, чтобы Кана позлить. И рукой махнула:
– Подите, девочки, покурите.
Они опять переглянулись и вышли, оглядываясь на Диму. Как евреи на исчезающий за спиной Египет. Дима дождался, пока закроется дверь и поднял за уголок чей-то паспорт. Помахал им в воздухе, будто собирался прочесть мне что-то из Маяковского.
– Ты что-нибудь слышала о Елене Ровинской?
– Ты слишком молод, чтоб быть мне папой, – сказала я.
– Мы были ровесниками, – напомнил он.
Я кисло поморщилась. Я… Плод страсти пьяных подростков. Дитя Любви, зачатое в холодном подъезде, на чьем-то ящике для картошки. Кан молча смотрел в упор, постукивая моим паспортом о ладонь.
– Дима, че тебе опять надо?
Глядя в упор, он считывал информацию с моего биополя.
– Мне? Ничего. Это ты уже не знаешь, в какую крайность метнуться.
– Тебе-то какая разница? – хрипло сказала я, не сводя глаз с его ступни. – В смысле… Я не знала, что эта фирма – тоже твоя.
– Я не об этом спрашиваю. Какого черта ты забыла в Корее?
– А что я забыла здесь?.. Знаешь, всю свою жизнь я стремилась стать к тебе ближе. Все, что я делала, я делала в надежде, что ты полюбишь меня… Но так не делается. Я лишь сейчас это поняла. Я тебя не цепляю. Дело не в том, что со мною что-то не так. Просто лично тебя, я не завожу, а мне, как назло, помимо тебя никто на свете не нужен. Точка. Когда она пришла тогда, после Набережной… Ну, Сонька. Мне снова захотелось ее убить. Не знаю, как я сдержалась. Наверное, было стыдно признать, как низко я пала.
Взгляд Димы стал неподвижен. Сам он почти что арийцем стал. Вопрос уже висел на кончике его языка, но Кан воздержался. Он меня много раз спрашивал; видимо, понял, что спрашивать бесполезно. Я буду все отрицать.
– Ты – точно больная, – со вздохом заключил он.
Я развела руками.
– Как видно, я тоже однолюб.
Кан рассмеялся, нетерпеливо дернув ногой.
– Мы заметили. Все трое.
Я подняла глаза:
– Дима, хватит! Не смей, понятно? Я не больная, не ебнутая, не идиотка. Я просто зациклилась, вот и все. Знаешь, я ведь все понимаю… Я даже хочу в глубине души, чтоб ты счастлив был. Просто не заставляй меня смотреть, как ты счастлив с другой девчонкой! Дай мне уехать!
Он молча смотрел, как будто ушам не верил. Потом сказал.
– Нет, – и стало сразу ясно – к чему он это сказал.
– Тогда не делай вид, будто бы ты хочешь мне лишь добра, – я встала и протянула руку. – Дай паспорт.
