Слова были не нужны.
Дима вздохнул, переводя дыхание, прижал меня к себе крепче и, уткнувшись лбом мне в лопатку.
Полузакрыв глаза, я впитывала в себя ощущения. Вот он вздохнул, слегка потерся подбородком о мое плечо. Вот прислонился к ключице лбом. Вот его пальцы ласково убирают волосы…
Я чуть наклонила голову, подставляя шею для поцелуя. Все внутри замерло, сжалось и дрогнуло, распускаясь: Дима поцеловал.
«Заблудиться среди простыней».
Снова чувствовать его губы. Почти забытые. Его руки на моем теле и не нужно притворяться, что сплю.
Он сгреб меня в охапку, едва закрылась дверь лифта. Прижал к себе. Поцелуем закрыл мне рот. И я ответила. Лихорадочно. Мертвой хваткой вцепилась в плечи, словно Дима мог передумать и оттолкнуть.
Мы ворвались в квартиру.
Рывком, он ослабил галстук. Сбросил на пол пиджак. Торопливо, мы в четыре руки расстегнули его рубашку. Кан дрогнул, когда я положила ладони ему на грудь. По белой коже побежали мурашки. Схватив мои запястья, он притянул меня ближе и снова поцеловал.
На этот раз я была готова.
Мозг расплавился, сознание растворило реальность, полностью отдаваясь своей любовной мечте. Какое-то время он сдерживался; по крайней мере, пытался. Но вскоре взял свой привычный ритм и кровать истерически застучала рамой о стену. Я перестала сдерживаться. За стенкой не сидели, словно три парки, Бонечка, Ирка и я сама. А если бы и сидели?.. Черт с ними, пусть хоть весь двор слушает!
А потом он глухо зарычал мне в плечо, заглушая негромкий и потому оглушительный треск.
– Господи! – возбуждение, как рукой сняло.
Кан удержал меня, толкнув на матрас. Быстро и ловко подложил под бедра подушку.
– Я абсолютно здоров, если не считать бесплодия. Честно, зайка, клянусь. Но мои простыни – это египетский лен… Дай мне секундочку, хорошо? Потом, я принесу полотенце.
– Уверен? – я покосилась на его профиль, бездарно играя роль.
Не открывая глаз, Дима чуть раздвинул губы в улыбке.
– Да, врушка.
***
Он никогда не был разговорчив. Да и о чем было разговаривать? Я уже вдоволь наговорилась с ним за эти три года. Наругалась, наострилась, наобижалась… И, как ребенок, получивший пони на Новый год, в перерывах, я просто наслаждалась моментом. Гладила, целовала его волосы, шею, плечи. Водила пальцем по выступающим венам на сгибе локтя, по его мускулам. Он был совершенен. Я так ему и сказала.
Он не ответил. Лишь улыбнулся коротко и взял сигарету.
Занервничав, я тоже взяла одну. Опояска фильтра в «Парламенте» была чуть длиннее, чем фильтр и сунув язык в утопление, я вдруг отчетливо поняла: Кан не мой уровень. Я даже сигарет, которые он курил лишь до половины, позволить бы себе не могла.
Какого хрена я здесь?
Дым был колючим и горьким. Как и прозрение.
– Я думал, ты бросила…
Я мрачно посмотрела в окно. Туда, где если подняться на ноги, открывался прекрасный вид на окна моей бывшей квартиры.
Переезжая тогда на Речной вокзал, к Андрюше и Сонечке, я думала, случай с Максом многому меня научил.
Я зря так думала.
Это только что стало окончательно ясно. Я все еще была с Димой, моя голова еще покоилась на его плече, но волшебство рассеивалось. Реальность выглядывала из-за газовых занавесок. Под потолком плавали кольца дыма: поставив пепельницу на сухой и твердый, как стиральная доска, пресс, Дима задумчиво притворялся Гендольфом.
– Что теперь? – спросила я, затушив сигарету.
Дима пошевелился и, чуть прищурившись, посмотрел на меня.
– В смысле?
– Ты знаешь.
– Знаю – что?
Я все поняла. У меня хватило духу не разрыдаться. Довольно крепко встать на ноги и отыскать свои трусики среди валявшейся на полу одежды.
Громко скрипнул матрас: Дима приподнялся на локте.
Я ощущала его взгляд всей кожей, но он молчал и его молчание было громче слов.
– Подвезти тебя? – спросил Дима, подтверждая мою догадку.
Представив себе унизительное уединение в салоне его машины, я помотала головой. Собравшись с духом, повернулась к нему:
– Отпусти меня. Я имею в виду, в Корею.
Он повалился на простыни и запрокинул голову, закрыв ладонью глаза.
– Серьезно?!
– Да.
– Тогда, пошла вон…
Решив, что это обозначает согласие, я натянула через голову измятую майку и, не прощаясь, вышла.
«Ровинская, пиздуй замуж!»
Соня хмуро ломая пальцы, стояла в дверях, Андрюша, изгнанный на кухню, не вмешивался. Я была зла. Невзирая на то, что по «СэТ» и по «Даль-ТВ» все выходные бежали объявления «бегущей строкой», приглашавшие девушек на просмотры, меня завернули прямо с порога.
Без объяснений.
Дима стоически не брал трубку. Лихие девяностые кончились. Реальным пацанам уже ни к чему было отвечать за базар. Они и не отвечали.
– Послушай, – тихо внушала Соня. – Не надо так, не руби с плеча. Я трахнулась с Максом, ты – с Димой. Мы квиты, ладно? Давай, забудем и все?..
Я не ответила: я не намерена была оставаться в городе.
– Ты не уедешь в Корею, если он так сказал. Ты вообще в больницу уедешь, если не прекратишь с ним так разговаривать. Он не просто сутенер, Лена. Он дважды был на войне. Наемником. И здесь он тоже не грибы продавал… Ему ничего не стоит убить человека. Ты, правда, думаешь, он ездит на семинары?!
Я смолчала: вся его репутация состояла из отмороженной рожи и недоказуемых, кем-то выдуманных, фактов. Он правда ездил на семинары. Это я знала наверняка.
– Он все время что-то мутит по моргам и по больницам! – не унималась Сонечка. – Не исключено, что он торгует человеческими органами.
Тут я не выдержала. Расхохоталась.
– Торгует? Да он их жрет.
Соня обиделась.
– Ты думаешь, будто ты его знаешь! Но ты ни хрена не знаешь!
– Я знаю достаточно! – скомкав газету, я раздраженно швырнула ее на пол. – Он издевается надо мной!
– А ты – надо мною! – возразила она. – Просто тебе не хочется этого признавать… Нравится тебе Кан? Да бери, пользуйся! Не сотрется.
Я рассмеялась, покачав головой.
– Ну, об меня уж точно…
Она сама ведь все слышала: мне отзвонился Кан. Повторил все то же, что в своем офисе: «Ты. Никуда. Не. Поедешь. Потому. Что. Я. Так. Сказал». И я так много сказала ему в ответ, что заслужила право на бесплатный заплыв в Китай. С тазиком на ногах. Или, как они там теперь утилизируют трупы?..
