– Привет, Максим!
– Что вам надо? – буркнул парень.
– А что же так невежливо-то? Тебя разве не учили в школе, как со старшими нужно разговаривать?!
Парень не ответил – сделал вид, что смотрит в окно.
– Хорошо! Можно мне рядом присесть?
Нет ответа.
– Отлично. Молчание – знак согласия, – мотнул головой Елизаров.
Максим буркнул что-то нечленораздельное. Даже не подвинулся, когда чиновник садился рядом, поэтому Елизарову пришлось разбудить мужичка, закемарившего на рюкзаке. Тот ничего не сказал – переставил рюкзак на колени и дальше завалился спать.
Рев мотора заглушал разговор – Сергей Андреевич мог и не опасаться, что кто-то их подслушает.
– Я хотел поговорить с тобой о моей дочери, – начал Елизаров. – О Кате.
Парень аж вздрогнул при упоминании имени. Сергею Андреевичу даже показалось, что Максим прямо сейчас расплачется.
«Неужели и правда так переживает? С чего бы это? Любовь-морковь? Или знает, что виноват?»
– О Кате?!
– Да, о ней. Ты знаешь, где я ее сегодня нашел?
– Нет, – ответил парень, так и не повернувшись.
– На крыше я ее нашел. Она чуть не сиганула вниз. И она бы прыгнула – если бы я ее не поймал…
Елизаров взял парня за локоть, но Максим силой вырвался из хватки.
– Послушайте, я ничего не знаю… – затараторил пацан, – я ей не говорил этого делать… я….
В уголках глаз Максима блеснули слезы.
«Ерунда какая – мал еще для таких чувств», – подумал Елизаров и продолжил:
– Катя сказала, что ты с ней того, порвал… Сказал, что вы больше не будете встречаться…
– Ну да… эвакуация же… я ей говорил, но она мне не поверила… Она сказал, что я вру. Что ничем не лучше папочки…
Тут парень замолк – мешки под глазами стали еще темнее. Отвернулся.
– Да, именно это она мне и сказала… А еще она сказала, что ты попал в беду, большую беду!
– Нет у меня никаких бед! Слышите? Нет! – выкрикнул Максим нарочито громко, так, что мужичок с рюкзаком открыл глаза и посмотрел на них.
– Тише ты… – шикнул чиновник на пацана.
– А то что?
– А то высажу тебя из автобуса.
– Не посмеете.
– Еще как посмею. И не посмотрю, что ты – малолетка.
– Вас засудят.
– Если будет кому свидетельствовать в суде.
– Вы… – начал парень и вдруг замолк.
Елизаров выдохнул.
– Прости. Извини меня. Я что-то слишком завелся. Перегнул палку, бывает. Конечно же, я тебя никуда не высажу. Ты прав. Извини меня!
Парень молчал.
– Давай начнем заново – я хотел спросить тебя, что такого случилось, из-за чего моя дочь была готова убить себя? Что это такое вообще может быть?
Лицо парня исказила гримаса ужаса. По щекам текли слезы.
– Я этого не делал… я… когда я пришел… уже все! – Слова Максима тонули в слезах.
– Чего не делал?
– Так вы… вы не знаете?
– Чего я не знаю?
Максим отвел взгляд.
– Пусть все мертвое останется в мертвом, – произнес он, глядя на город, исчезающий позади. За окном мелькнул знак с перечеркнутой надписью «Припять».
Лицо подростка стало похоже на стальную маску – ноль эмоций. Дальше разговаривать он был не намерен.
Сергей Андреевич еще какое-то время смотрел на парня, а потом выдохнул – и двинулся обратно к дочке. Суставы стонали – как мачты корабля перед бурей.
«Перед бурей – хорошее сравнение», – подумал чиновник.
Что-то страшное надвигалось, Елизаров это чувствовал, но остановить был не в силах. Только плыть по течению. Прямо в эпицентр шторма.
* * *
Чернобыльская зона отчуждения,
окрестности села Новошепеличи, наши дни
Пух вздохнул.
Сокол снова его бросил. На этот раз – возле кладбища. До этого они прошли через бывшее село Новошепеличи, на существование которого указывали черные, перекошенные избы, наполовину заметенные снегом. Казалось, из каждой такой на сталкеров смотрел мертвец – жуткое зрелище.
Но кладбище за селом – еще страшнее. Оно располагалось в глубине леса, небо сверху скрывали кроны деревьев. Так плотно, что образовывали собственное «небо» над могилами. И поэтому сугробов под ветками не так много – в принципе, можно пройти. Что Сокол и сделал.
Сказал, что «надо кое с кем повидаться». И только Пух успел рот открыть – Сокол уже скрылся среди могилок и ветвей. Как в воду канул.
Пух посмотрел на Боливара, который нынче привязан к кладбищенской ограде. Но медведь на этот раз никак на сталкера не реагировал, даже уши прижал.
Пух потоптался на месте, похлопал руками – мороз крепчал. Нынешняя зима была слишком суровой для здешних мест. Все-таки не север, чтобы под тридцать градусов сразу – или сколько там нынче?! А на Новый год в Зоне часто бывало так, что даже дождь шел вместо снега.
Но нынешней зимой все стало намного хуже – Пух это чувствовал. Он пытался прогнать страх, но слишком уж долго не возвращался Сокол.
«И вообще, кто у него там, на кладбище? Какой-нибудь дальний родственник? Он рассказывал, что мать умерла почти сразу после рождения, а потом родня отдала Сокола в детдом. И все – больше из напарника ни слова нельзя было вытащить. Сразу замыкался в себе».
– Сокол!!! – позвал Пух.
Ответом стал скрип. Сталкер не сразу сообразил, что скрипит качающийся на ветру крест.
– Со-окол! – крикнул он громче.
Медведь даже не посмотрел на толстяка, когда тот заорал – уставился на кладбище, будто там стоял плазменный телевизор с каналом о жизни диких животных.
«Черт! Придется ведь сходить – проверить. Вдруг что?..»
«И чем ты ему поможешь? Вдруг его мутанты уже сожрали?»
«Какие мутанты, ты о чем?»
«А о том – вблизи даже аномалий нет, а это верный признак того, что рядом могут обитать живые существа. Или мертвые».
Последняя мысль Пуху не понравилась, поэтому он поспешил выкинуть ее из головы.
«Была не была, схожу», – и двинулся по следам Сокола. Как только зашел на территорию кладбища, свисающие ветки скрыли с головой. Сразу стало темно, как ночью.
– Сокол, ты здесь? – снова позвал Пух. Очень-очень тихо, будто боялся, что из могилы восстанет мертвец.
Тень качнулась справа – толстяк сразу вскинул автомат. Прицелился – блин, это просто ворона!
