– Пароль!
– Я принес «Физзи»! – сочным голосом отвечает он.
Быть не может! Я, весь в возбуждении, распахиваю дверь.
– Мою любимую шипучку? – взволнованно спрашиваю я. – Разве где-то кроме Бруклина ее продают? И… не холодновато ли сегодня для таких напитков?
Ганке пожимает плечами.
– Знаю я одного парня… – Ганке ухмыляется и протягивает мне содовую со вкусом апельсина и сливок, а бабушке – вишневую. – Для «Физзи» никогда не бывает холодно.
По бутылочкам сбегают холодные капли конденсированного пара.
– Спасибо, друг, – говорю я искренне. Ганке вообще не обязан был помогать нам с переездом, тем более в Гарлем, но все же пришел, пусть мы и справились с коробками без него.
– Не благодари. – Он снова пожимает плечами, и мы садимся на высокие стулья рядом с кухонной стойкой. – Раз уж я опоздал, давайте помогу распаковать вещи. Где коробка, которую мы возьмем в Бруклин?
Он имеет в виду вещи, которые понадобятся в общежитии. Мы оба будем учиться в Бруклинской академии «Вижнс», и, раз я теперь живу в Гарлеме, мне придется поселиться в общежитии неподалеку от школы. Соседа лучше, чем Ганке, не найти. Он тихий, большую часть времени слушает музыку, читает комиксы или чем-то занимается в телефоне: все делает какие-то приложения.
Я уточняю:
– Две коробки. Они у мамы в комнате.
В одну из них сложено постельное белье, включая новенький серый комплект, который, как сказала мама, «отлично подойдет к школьной форме, папкам для бумаг и карандашам», средства для умывания и волос и еще комиксы. Во второй – мои вещи, форма, к которой, по маминому мнению, непременно должно подходить по цвету постельное белье.
А кто подбирает одежду под цвет постели?
Заучки, вот кто.
Опускаю взгляд на вторую коробку с вещами, с одеждой Майлза, если точнее. Костюм Человека-Паука – удобные кофта и легинсы, веб-шутеры и маска – надежно спрятаны в рюкзаке с эмблемой Бруклинской академии «Вижнс». Туда мама не полезет ни в коем случае, только если я сам не попрошу. Мы договорились, что мой рюкзак – то же самое, что и ее сумочка. Я не лезу в ее вещи, она – в мои.
– Так, пиццу привезут минут через двадцать, – говорит мама. – Ганке, нам с тобой я заказала гавайскую, ведь только мы, как культурные люди, способны оценить в ней кусочки ананаса. – Она бросает взгляд на нас с бабушкой, а мы оба морщимся. Я скорее съел бы пиццу с бананами или зубной пастой, но только не с ананасами. – Мама, Майлз, вам «Пепперони» с оливками.
– Спасибо, миссис Моралес, – певучим голосом произносит Ганке (особенно красивая и мелодичная речь в его исполнении предназначалась только моей маме). Я закатываю глаза. – Майлз, я тебе тут тоже кое-что принес. – Он запускает руку в карман. – Смотри-ка, что раздобыл!
Я разворачиваю серый тканевый сверток и вижу знакомую эмблему.
– У тебя две шапочки? Как ты вторую достал?
– Я ж говорил, – пожимает плечами Ганке, – знаю одного парня.
Он натягивает на себя одну из шапочек.
Я ухмыляюсь. Да никого-то он не знает.
– Ладно, на самом деле заказал через бота, как только на сайте выложили новую линейку одежды, – признаётся он.
– Так и знал.
– Но! Заметь, на какое благое дело я пустил свои таланты! Теперь мы гордые обладатели вожделенных теплых шапочек с эмблемой Бруклинской академии. Не благодари.
– Наверняка пригодится: похоже, зима в этом году спешит начаться пораньше, – хрипловато бормочет бабуля, закидывая в нагретое масло по очереди четыре кусочка плантана. Они кружатся в кипящей жидкости, постепенно покрываясь золотистой корочкой. Масло шипит и брызгает в стороны, а я чувствую за ухом щекотку: это паучье чутье подсказывает, что в опасной близости оказалась обжигающая жидкость.
– Только не забудь подписать свои вещи на ярлычке, – говорит мама, – а то перепутаешь с чужими.
– Хорошо, мам, спасибо, – соглашаюсь я, хотя и не собираюсь делать ничего подобного. Если кто-то случайно заберет мою шапку, искать они меня не станут, а если не случайно, значит, возвращать вещь никто и не собирался. К тому же кому в голову придет подписывать свои вещи? Заучкам.
На большинстве вещей сейчас и писать-то негде – это раньше на них были специальные тканевые ярлычки, которые располагались сзади на воротнике и царапали шею.
– Ты же не будешь ничего подписывать, да? – шепотом спрашивает Ганке.
– Я что, третьеклашка? – тихо отвечаю я.
Итак, имя свое я нигде не пишу. Вместо этого мы с Ганке делаем селфи в новых шапках. Ведь какой смысл обладать вещью, которую все жаждут, если не похвалиться ей перед всеми?
Вскоре звонят в дверь, мама открывает, и мы устраиваемся кто на диване, кто на стуле, кто оперевшись на стол и принимаемся за пиццу и бабушкины хрустящие жареные плантаны.
НАБИВ живот так, что уже не могу пошевелиться, и заметив, что снаружи стемнело и улицу освещают лишь желтые окна домов, я уже не испытываю никакого интереса к программе по телевизору, и глубоко вздыхаю.
Признаюсь честно, наш новый дом – отличное местечко. Просторное, с красивой и удобной мебелью (я мог бы уснуть прямо там, где ел) – а теперь тут витает дух приправ пиццы с пепперони и жареного лакомства. К тому же теперь мы живем с бабулей, а с ней не соскучишься. Нам с мамой больше не будет одиноко, хотя пока что я не избавился от этого чувства. В душе еще зияет незатянувшаяся рана, и она ноет, как только я вспоминаю о семье, оставшейся в прошлом. Даже наевшись пиццы от «Алессандро», даже спустя много месяцев, я жду, что папа придет домой с коробкой из «Бабушкиной пиццерии» и спросит, как у меня дела. Точнее, я бы этого ждал, будь мы сейчас дома.
Тут все иначе.
Это не наш дом.
И в то же время наш. Похоже, мама заметила мою задумчивость. Она резко встает и начинает прибираться. Бабушка в кресле зевает. Ганке поднимается, почесывая оголенный живот, а затем одергивает кофту, чтобы его прикрыть.
– Ну что ж, – говорит он, – электрички людей не ждут. Пойду, пожалуй, а то не успею к десяти в общежитие. Охранник закрывает двери точно по часам. Тот, кто дежурит сегодня, вечно выглядит так, будто ничего хорошего в жизни не видел с момента, как его «Браунс» выиграли в Суперкубке.
Повисает долгая пауза, а потом бабуля говорит:
– А выигрывали они в последний раз, когда я еще на лошади в Мемфис ездила.
– Что-что? – спрашивает мама. – На лошади? Правда?
– Рио, ты такая простофиля, вся в отца, – смеется бабушка, а мы с Ганке улыбаемся ей.
– Не простофиля, – с улыбкой отвечает мама. – Просто я тебе обычно верю.
