Как страстно мы любим в молодости жизнь! Теперь, когда в моих руках было средство оградить себя от боли и отодвинуть смерть в неразличимую даль, мне казалось, что я вознесся над всеми человеческими страданиями. И я не задумываясь влил эту проклятую жидкость себе в вену. Потом стал искать, кого бы мне еще осчастливить. В храме Тота был молодой жрец по имени Пармес, я был очень расположен к нему – он был такой серьезный и так самозабвенно проникал в глубины наук. И вот я рассказал ему о моей тайне; он попросил впрыснуть ему в кровь эликсир, и я выполнил его желание. Как хорошо, думал я, теперь у меня на всю жизнь есть друг, мы одного возраста.
После этого великого открытия я стал менее усердно заниматься наукой. Пармес же продолжал свои изыскания с еще большим рвением. Каждый день я видел его в храме Тота среди колб и выпаривателей, но он почти ничего не рассказывал мне о плодах своих трудов. Что касается меня, то я вместо занятий разгуливал по городу, с восхищением его разглядывал и думал, что этим домам, дворцам и храмам суждено исчезнуть с лица земли, люди умрут, один только я буду жить и жить. Все мне кланялись, ибо слава о моей учености распространилась далеко по стране.
Тогда шла война с гиксосами, воины великого фараона защищали наши восточные границы. В Аварис тоже прибыл новый правитель с повелением во что бы то ни стало удержать город. Я много слышал о красоте дочери правителя, и вот однажды, когда мы с Пармесом прогуливались по улицам, мы увидели ее в носилках, которые несли на плечах рабы. Любовь поразила меня как молния. Казалось, мое сердце вырвалось из груди и устремилось к ней. Мне хотелось броситься под ноги ее рабов, и пусть бы они прошли по мне. Эта девушка для меня – единственная в мире. Жизнь без нее немыслима. И я поклялся Гором, что она будет моей. Я произнес свою клятву в присутствии жреца Тота. Лицо у него стало мрачным как ночь, и он отвернулся от меня.
Не стану рассказывать, как я добивался ее внимания. Она полюбила меня так же беззаветно, как я ее. Она рассказала, что Пармес познакомился с ней раньше, чем я, и тоже признался в любви, но я лишь усмехнулся в ответ, ведь я знал, что сердце ее принадлежит мне. В городе вспыхнула бубонная чума, она косила людей, но я лечил больных и ухаживал за ними, ничего не боясь, да и чего мне было бояться? Она восхищалась моим бесстрашием. Тогда я открыл ей тайну эликсира и стал умолять, чтобы она позволила мне защитить ее с помощью моего искусства.
– Твоя цветущая красота никогда не увянет, – убеждал я Атму. – Все минует, все исчезнет, но мы с тобой и наша великая любовь переживем пирамиду Тефрена.
Она стала робко, застенчиво возражать.
– Но разве это справедливо? – говорила она. – Разве ты не восстал против власти богов? Если бы животворящий Осирис пожелал, чтобы мы жили так долго, разве не даровал бы он людям сам все эти нескончаемые годы?
Я опровергал ее сомнения словами самой пылкой любви, и все-таки она колебалась. Решение, которое она должна принять, слишком важное. Она просила дать ей подумать только одну ночь. Завтра утром она скажет мне, согласна или нет. Одна ночь – ведь это совсем немного. Она будет молиться Изиде, пусть богиня ее вразумит.
Я ушел с тяжелым сердцем, полный мрачных предчувствий, а она осталась в окружении своих прислужниц. Утром, после ранней службы в храме, я поспешил к ее дому. На пороге меня встретила испуганная рабыня. Ее хозяйка заболела, ей очень плохо. Обезумев, я оттолкнул слуг и бросился через зал, потом по коридору в покои моей Атмы. Она покоилась на ложе, голова высоко на подушках, в лице ни кровинки, пустой безжизненный взгляд, а на лбу горело зловещее багровое пятно. Я не раз видел эту зловещую метину, это клеймо чумы, печать смерти.
Что можно рассказать о том ужасном времени? Шли месяцы, а я все метался в исступлении, все глубже погружался в безумие, но избавиться от жизни не мог. Ни один умирающий от жажды араб не мечтал так о колодце с живительной прохладной водой, как я мечтал о смерти. Если бы яд или сталь могли прервать мое постылое существование, я воссоединился бы с моей возлюбленной в царстве, куда ведет такая узкая дверь. Что только я не делал с собой, и все было напрасно. Проклятый эликсир был непобедим. Однажды ночью, когда я лежал у себя в комнате, истерзанный мукой, ко мне пришел жрец Тота Пармес. Он встал в круг света, который изливал светильник, и посмотрел на меня глазами, в которых горела сумасшедшая радость.
– Почему ты позволил ей умереть? – спросил он. – Почему не оградил ее от болезней и старости, как оградил меня?
– Я не успел, – ответил я. – Ах да, прости, я забыл – ты тоже любил ее. У нас общее горе, друг. Какая страшная судьба – знать, что пройдут столетия, прежде чем мы снова увидим ее. Когда-то мы ненавидели смерть? Глупцы, какие же мы были глупцы!
– Ты сказал правду, – вскричал он и дико захохотал. – Но глупцом оказался лишь ты один!
– О чем ты? – воскликнул я и приподнялся на локте. – Мне кажется, друг, ты повредился рассудком от горя.
Его лицо горело радостью, он корчился и трясся, точно его поразило злое божество.
– Знаешь ли ты, куда я сейчас иду? – спросил он.
– Нет, – ответил я, – откуда же мне знать?
– Я иду к ней. Она лежит за городской стеной в дальней гробнице возле двух пальм.
– Зачем же ты туда идешь?
– Чтобы умереть! – пронзительно крикнул он. – Слышишь – умереть! Земные путы меня больше не связывают.
– Но ведь в твоей крови мой эликсир! – воскликнул я.
– Я его победил: нашел более сильный состав, который разлагает твой эликсир. Уже сейчас он борется с ним в моей крови: еще час или два – и я умру. Я полечу к ней, а ты останешься здесь, на земле.
Я внимательно вгляделся в Пармеса и понял, что он говорит правду. Его горящие глаза подтвердили, что эликсир над ним больше не властен.
– Но ведь ты дашь и мне этот состав! – воскликнул я.
– Никогда!
– Молю тебя мудростью Тота и величием Анубиса!
– Все твои мольбы напрасны, – жестко проговорил он.
– Так я сам составлю этот раствор!
– Тебе это не удастся; да, я его получил, но по чистой случайности. В него входит один компонент, но тебе никогда не догадаться, что это. То, что осталось от жидкости, я заключил в перстень Тота, но никто и никогда не сможет его найти.
– В перстень Тота! – повторил я. – А где же он, перстень Тота?
– Этого ты тоже никогда не узнаешь. Да, ты победил меня, она подарила свою любовь тебе. Но кому досталась конечная победа? Я ухожу к ней и оставляю тебя здесь – влачи это горькое земное существование. А я разорвал свои цепи! Прощай, мне пора!
Он быстро повернулся и бросился прочь. Утром в городе стало известно, что Пармес, жрец храма Тота, умер.
После этого я затворился в своей лаборатории. Я должен, должен найти это сложное соединение, сила которого столь велика, что уничтожает действие моего эликсира. С рассвета и до полуночи я проводил опыты среди стеклянных сосудов и горнов. Более того, я взял все папирусы и алхимические сосуды Пармеса, увы, они не просветили меня. Порой мне казалось, что я вот-вот уловлю намек, случайно оброненное им слово вызывало бурные надежды, но ни одна надежда не сбывалась. И все же месяц за месяцем я трудился как одержимый. Когда я чувствовал, что впадаю в малодушие, я шел к гробнице возле пальм. И там, стоя подле саркофага, в котором покоилась земная оболочка той, чья красота сияла, подобно редкой драгоценности, но была украдена смертью, я чувствовал, что моя возлюбленная рядом, она успокаивает меня, и я шептал ей, что соединюсь с ней, если только смертный ум сумеет разгадать тайну.
