– Теперь ты в безопасности. И так будет всегда, пока я с тобой.
Его голос. Лиза вздрогнула, не до конца осознавая, что именно ее встревожило. Неясное предчувствие никак не хотело оформляться в четкую мысль. Но Арнорд уже снова целовал ее, теперь уже жадно и неистово, и она скоро не могла уже думать ни о чем, кроме его губ и рук.
Глава 17
Михаил Верховский застыл с протянутой к звонку рукой около двери в квартиру, где разместили Армелию. Вчера всю ночь заснуть не мог, ворочался, вспоминал о прошлом. Тогда он был еще обычным работягой, обожал жену и двоих ребятишек. Армелия еще не была известной певицей, он ласково называл ее Медвежонком и убеждал, что она обязательно пройдет тест и сможет поступить в университет. Светочка. Она всегда была папиной дочкой, бежала за советом к нему, а не к матери. А Пашка наоборот, добрый и ласковый мальчик, тянулся к маме. Михаил стиснул зубы – к прошлому возврата нет, нужно с этим смириться. И сейчас он здесь не для того, чтобы повидать дочь, а чтобы узнать у нее правду. Несколько месяцев Света провела в убежище вардоков, наверняка, могла знать их планы.
Глубоко вдохнув воздух, Михаил все же позвонил в дверь и отошел на шаг, скрестив руки на груди. Спустя пару минут щелкнул замок и в образовавшейся щели он разглядел бледное лицо с лихорадочно горящими голубыми глазами. В них пылала такая ненависть, что если бы не железная воля, Верховский бы отпрянул. Впустит или захлопнет дверь перед носом? Щель расширилась, образуя достаточный проем для того, чтобы туда мог протиснуться человек.
– Входи, – сквозь зубы бросила Армелия, развернулась и двинулась внутрь квартиры.
Михаил не заставил себя упрашивать, вошел и запер за собой дверь. Пройдя темный коридор, он вошел в комнату. Здесь царил тусклый полумрак, несмотря на то, что за окном уже наступило утро. Плотные шторы были плотно задвинуты, почти не пропуская света. Михаил обежал взглядом комнату – стандартная для жилищ «змеиного небоскреба» обстановка с викторианскими мотивами, на изящном столике из красного дерева, стоящем около дивана, початая бутылка виски, а рядом с ней пузатый бокал. Армелия уже сидела на диване, поджав под себя ноги, и недружелюбно смотрела на гостя.
– Чего стоишь? Проходи, – процедила она. – Или ждешь особого приглашения?
– Здравствуй, Света, – он старался говорить спокойным и ничего не выражающим голосом, но что-то сжалось внутри, слова прозвучали сдавленно.
Как мало она сейчас напоминала ту жизнерадостную, веселую девочку, никогда не унывающую и верящую в то, что всего добьется. Исхудавшая, изможденная, под глазами темные круги, на лице застыло брезгливо-разочарованное выражение. И почему-то Михаил знал, что оно относится не только к нему, но и к себе самой. Лучше не думать об этом, он не собирается просить прощения. То, что он сделал, он совершил ради великой цели. Ради этого можно пожертвовать всем, даже собственной семьей. На приветствие она не ответила, он и не ждал другого отклика. Молча прошел, сел на другой конец дивана.
– Выпьешь? – Армелия кивнула на виски.
– Нет, мне сейчас на работу нужно.
– Да, конечно, – хмыкнула она. – На работу.
Язык слегка заплетался, взгляд с трудом фокусировался на нем, но ненависть, бушевавшая в нем, не становилась от этого менее острой.
– А явился зачем? Соскучился, что ли?
– Нет… – его слова прозвучали резко и он попытался смягчить: – То есть, не совсем.
Света откинулась на спинку дивана и визгливо расхохоталась.
– Ну, конечно, соскучился он… А как же! Вот я дура…
– Сколько ты выпила? – сухо проронил он.
– Тебе какое дело? Запомни, право меня воспитывать ты потерял оч-чень давно, – она икнула и потянулась за бутылкой.
Подлив себе еще виски, она сделала глоток, поморщилась и снова отпила.
– Мне жаль, – пробормотал он.
– Жаль? Тебе меня жаль? – эти слова разбудили в ней тигрицу. Она отшвырнула бокал, так что он шмякнулся о стоящий напротив комод, молниеносным движением напрыгнула на Верховского и вцепилась ему в воротник. От нее нестерпимо разило спиртным и потом. – Не смей меня жалеть, понял? Себя лучше пожалей! Ты – моральный урод!
Она отпустила его, брезгливо обтерла руки о грязную тунику и отошла к стене.
– Пашка мне все рассказал, понял? Я поверить не могла, что ты так… А я-то дура все эти годы гордилась тобой, во всем мать обвиняла. Думала, если бы не она, ты бы не ушел. Мне тебя до смерти не хватало, но я радовалась, что ты стал бороться, возглавил «неотмеченных». Все эти годы ждала, что ты все-таки свяжешься со мной. Думала, что ты этого не делаешь, потому что боишься подвергнуть меня опасности. А на самом деле… – Армелия осеклась, словно из нее выпустили воздух, но все же заставила себя закончить: – На самом деле тебе дела не было ни до меня, ни до Пашки.
– Послушай, – ему вдруг стало трудно дышать, он ослабил воротничок и хрипло проговорил. – Это не так. Я любил и тебя и Пашу, но, пойми, когда борешься за лучшую жизнь для всех, личные привязанности отступают на второй план.
– Психолог объяснила мне это по-другому, – хохотнула Армелия. – Да, я говорила с ней о тебе, это ведь всю жизнь меня грызло. Она сказала, что измена жены настолько тебя потрясла, что в психике образовался защитный барьер. Ты перестал испытывать личные симпатии из-за того, что больше не верил людям, думал, что они все тебя предадут рано или поздно. Но разум упорно хватался за жизнь, искал для нее смысл – и им стала для тебя борьба. Вот почему ты так одержим этим. Просто ты эмоциональный импотент, вот ты кто! – она словно плюнула в него этими словами. – А знаешь, мать ведь не по своей воле изменила тебе. Но ты ведь даже не спросил, не попытался услышать ее версию. Она мне рассказала, когда я в очередной раз стала обвинять ее в твоем бегстве. Полукровка угрожал убить и тебя и нас, если она не станет спать с ним. Каждый раз ложась с ним в постель, она содрогалась от омерзения, но утешала себя тем, что с нами все будет в порядке.
В душе Михаила что-то скапливалось все сильнее, давило, мучило. Он расстегнул еще две пуговицы, жадно хватал ртом воздух, но дышать по-прежнему было тяжело. Каждое слово дочери врезалось внутрь глубоко и безжалостно. Он уже отвык так сильно чувствовать, оказался не готов к этому сейчас. Словно что-то треснуло в голове, перед глазами все заволокло туманом. Михаил снова вернулся в тот день, когда застал жену в постели с зеленокожим монстром. Он ведь тогда мог попытаться убить эту тварь или хотя бы ударить. Нет, испугался, поступил, как жалкий трус. Вышел за дверь и бродил до поздней ночи неподалеку от бараков. Значит, себе он простил беспомощность перед тем, кто сильнее, а жене – нет. А ведь она была бессильна перед полукровкой. Не смог, не захотел подумать, понять. Света права… Во всем права…
И то, что он творил потом, не задумываясь, посылал людей не смерть, забывая про то, что они тоже люди, им тоже страшно… Он сам перестал чувствовать и отказывал в этом праве другим. Пашка. Его маленький сынишка, с доверчивым робким взглядом. Когда Пашка нашел его, как же радовался, как пытался заслужить хоть одно доброе отцовское слово. А он что сделал? Устроил ему испытание: пусть докажет, что достоин находиться с «неотмеченными», находиться рядом с ним. Сделал сына сексуальной игрушкой извращенного вардока. Эмоции возвращались, их было так много, что сердце не выдерживало. Колотилось так сильно, что казалось, вот-вот вырвется из груди. К лицу прилила кровь, Михаил схватился за горло, не в силах сделать даже глотка воздуха.
