Сказанного было достаточно, чтобы красноволосая оскорбилась, ужаснулась, разозлилась, или, напротив, расплакалась и убежала. Но девчонка осталась на месте, и мордашка ее стала задумчивой.
Перегнул? Она поняла, что разыгрывается спектакль? Задумчивости нам не надо. Желательно, чтобы она враз потеряла ко мне интерес, и, что тоже было бы очень желательно, навсегда.
Кажется, я и правда перегнул. Надо было все-таки взять в свое время пару уроков актерского мастерства.
Девчонка пришла к какому-то выводу и, обратив на меня серьезный взгляд сине-зеленых глаз, спросила твердо, строго, сухо, что никак не вязалось ни с ее видом, ни с ее недавней растерянностью:
— Что ты делаешь? Я же тебе не нужна. И все это тебе не нужно.
Я усмехнулся; она права — в нынешнем состоянии мне сексуальные игрища не по силам. Разве что могу поучаствовать в них в роли бревна.
— Да, ты мне не нужна, — признался я. — Здесь в другом дело, детка. По твоей вине я неделю в изоляторе просидел. Самое минимальное, что ты должна сделать — прощения попросить. Но это не искупит твоей вины. Зато ты можешь, — я ухмыльнулся похотливо, — доставить мне толику удовольствия. Не энергетического, а обычного. Ну так что?
— То есть ты хочешь, чтобы я отплатила за изолятор? — уточнила она.
Да, дрянной из меня актер, раз единственная зрительница, наблюдающая за моим спектаклем, смотрит эдак скептически. Но я ничего не могу с собой поделать — мне никогда не приходилось так разговаривать с женщинами. Из-за этого и фальшивлю.
— Неделя в изоляторе — неделя отработки, — заявил я. — Ладно уж, секс отменяется, по тебе видно, что ты полный дилетант в нем, так что можешь отработать иначе. Поработаешь моей прислугой: станешь выполнять все указания, заботиться о моем комфорте, а во время перерыва на мусорке будешь делать мне массаж. Плечи затекают.
Я демонстративно подвигал плечами.
— Хорошо, отработка так отработка, — неожиданно согласилась она. — Плечи могу размять прямо сейчас.
Ее тонкая ручка легла мне на плечо; удивленный сверх меры, я уловил какой-то звук позади, оглянулся и увидел злобную и запыхавшуюся физиономию Лысого, от которого так удачно скрылся недавно. Охранник торжественно достал из чехла КИУ, но нажать на боль-приносящую-кнопку не успел.
Девчонка нажала первой. И как нажала!
Я рухнул на землю, как подкошенный, взгляд заволокло темно-серой мутью, и на несколько мгновений я потерялся в пространстве и времени. Когда же мне удалось сделать пару глубоких вдохов и вернуться в реальность, красноволосая стояла, наклонившись ко мне.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила она по-деловому.
— Упавшим.
— В голове не шумит? Ритм дыхания восстановился?
Я ничего не успел сказать — она залепила мне пощечину. Оздоровительно-воспитательную.
— Вот тебе и отработка, звезда союза, — возвестила она и выпрямилась.
Доигрывать спектакль до конца я уже не мог — меня разбирал смех, который я тщетно пытался скрыть фырканьем.
— Что, мало? — спросила красноволосая, увидев, как я фыркаю. — Могу еще добавить!
— Добавь-добавь, — велел Лысый (КИУ вернулся в чехол), и, подойдя, наподдал мне ногой по бедру. — Этот звездун больно ловкий, надо отучать его бегать от охраны.
— Он от вас сбежал? — спросила девушка.
— Ага. Никак в толку не возьму, как. Все время на виду был, на расстоянии вытянутой руки, и слабый, аж шатался. И вот на тебе — хоп, как испарился! Ни тут, ни там! Замучился искать!
Девчонка укоризненно протянула:
— У вас ведь есть отслеживающие устройства.
— Так я… — Охранник поймал себе на том, что оправдывается перед арестанткой, и, дабы соблюсти приличия, грозно на нее тявкнул: — Номер!
— 3-5-н.
— Что ты здесь делала?
— Стояла.
— Что ты здесь с этим делала? — Лысый указал на меня кивком.
— Разговаривала, — бесстрастно, как андроид, ответила красноволосая.
— Значит, прятались, разговаривали… И о чем же? Об еще одном эо-ри договаривались?
— Нет, не об эо-ри, — вставил я свою реплику снизу; с положения лежа оказалось неожиданно удобно наблюдать за разговором этих двух презабавных созданий. — Что смотришь, дружочек? Ты же сам советовал мне перейти на обычный секс. Вот я и перехожу. Рыжих люблю, знаешь ли. Типаж у меня такой.
— А-а-ах, типаж? — елейно повторил охранник.
— Да. И что ты так реагируешь? Сам ведь разрешил мне заваливать арестанток.
— Но только не эту. Не эту — понял?
— Ревнуешь, что-ли?
Лысый собрался ударить меня ногой еще раз, с хорошим таким замахом, а у меня после «нажима» не было сил даже на то чтобы руку поднять, не говоря уже о чем-то больше.
Спасение пришло, откуда не ждали. Точнее, от кого не ждали.
Красноволосая встала передо мной, и замах Лысого погас, так и не сумев эволюционировать до мощного пинка.
— Кыш! — гавкнул Лысый.
— Вы не имеете права бить арестантов, — отчеканила моя защитница.
— Чего?
— Рукоприкладство в трудовых поселениях запрещено.
— Кыш отсюдова, говорю, мелочь, а то сама получишь!
— Ну давайте! — упрямица не отошла ни на шаг. — Ударьте! Посмотрим потом, как отреагирует на это ваше непосредственное начальство!
— Вот у начальства и спроси, по какому праву они дали приказ разрешить мне рукоприкладство! А теперь пошла прочь, пока мозги не вышиб!
— Иди-иди, — сказал я, переживая, как бы этот птенчик на самом деле не получил по уху от Лысого. Этому все равно, кого бить; он в этом отношении совсем не сексист — всем одинаково раздаст кулаков.
Девушка упрямо покачала головой и сложила руки на груди.
— Ты чего? — растерялся Лысый, и, не получив ответа, спросил: — Ты же сама на него напала.
— Я действовала осторожно и бережно, а вы били с расчетом, чтобы нанести тяжелые повреждения — человеку, ослабленному после изолятора. Это может трактоваться как покушение на жизнь.
Я приподнялся, как мог, и посмотрел на красноволосую. Скверно: она все еще влюблена в меня, моя негодный актерский этюд не поспособствовал катарсису, то есть, в данном случае, ее безразличию ко мне. Она будет защищать меня до последнего.
Девушка покосилась на меня, проверить, как я там, и наши взгляды встретились.
— Так вы реально любо-о-о-внички, — хмыкнул Лысый, и сплюнул на землю. — Вот оно что, вот откуда взялось эо-ри. Старшему надзирателю надо бы узнать об этом.
— Дружочек, ты ошибся, — сказал я, но охранник уже уверовал в этот свой вывод и торжествующе на нас смотрел.
