Были, конечно, такие типы, которых так распирало от желания меня задеть, толкнуть, оскорбить, чтобы сделать в уме галочку «Звезду опустил», но таковых отпугивал грозный вид моего бдительного лысого охранника, который всегда был где-то поблизости, и предупреждения Курида, названного папочки арестантов десятого поселения. После ужина, во время прогулки, он частенько шел рядом со мной, навязываясь в компанию, и расспрашивал, нет ли у меня проблем, не достает ли кто. Курид был так серьезен и дотошен, что я не мог отказать себя в удовольствии его поддразнить и постоянно его путал и смущал.
Арестантки, держащиеся поблизости, не скрываясь, смеялись над Куридом, когда я над ним подшучивал, и смотрели на меня с интересом, воодушевлением, а то и с щенячьим восторгом. Красноволосой среди них не было, она жила в другом корпусе и у нее были свои охранники, зато я то и дело замечал красотку-апранку, ее подружку, в толпе гуляющих, в столовой, или мы сидели рядом во время вечернего просмотра воспитательно-мотивирующих фильмов. Она интересовалась мной, я замечал ее изучающие взгляды, но больше ко мне не подходила — подружка, должно быть, рассказала, какой я нехороший.
С красноволосой мы виделись только на мусорке, но так старательно держались друг от друга подальше, что почти не пересекались. Разве что иногда, нечаянно «врезавшись взглядами», мы зависали на мгновение, вспоминая о недоразумении под названием «эо-ри», и снова возвращались к своим делам.
Это меня более чем устраивало; настораживало только, что я стал чувствовать девчонку, предугадывать ее появление. Мы то и дело оказывались рядом, нас приманивало друг к другу помимо воли — типичное проявление свежей энергетической связи. Не будь у меня заблокировано эо, я бы эту связь не только ощутил, но и увидел. Ничего, без подпитки, без обновления любая связь рушится, и эта непременно разрушится, пусть и придется подождать. Просто не надо придавать этому значения и обращать на красноволосую внимание, и дело пойдет быстрее.
Под конец недели установилась приятная погода. Ветра, беспрестанно гоняющие облака по небу, приутихли, поуспокоилась, стало теплее настолько, что порой даже припекало, и распустились там и тут на территории поселения блеклые цветочки. Старший надзиратель дошел в своей безграничной и неоспоримой доброте до того, что велел заменить обязательные ежевечерние просмотры фильмов медитациями на воздухе, пока погода неплохая.
Вечерняя прохлада, свежий воздух, красота закатного неба были на пользу арестантам. Медитация в этот раз удалась; многие зевали, но никто не заснул, и даже самые неспокойные субъекты вели себя необычайно тихо. Охрана тоже была непривычно миролюбива, и не раздавалось обычных окриков в духе: «Куд-да?», «Номер такой-то, чего у тебя там?», «Не шуршать, насекомые!», «А ну разойтись!», «КИУ угостить?», «Час до отбоя» и прочее, прочее.
Лысый и тот за мной присматривал только вполглаза. После медитации нам дали еще полчаса побыть на воздухе; я нашел свободную скамью у нашего жилого корпуса и прилег на ней, чтобы лучше видеть небо в кляксах заката.
Послышался какой-то шорох и звуки разговора. Я закрыл глаза и решил прикинуться мертвым… то есть спящим, но арестанты, точнее, арестантки, не побеспокоили меня, и остановились за углом здания. Думаю, они вообще не заметили меня на скамье и, решив, что уединились, азартно зашушукались.
— … Я все уже сказала, — вдруг повысила голос одна из них, и я узнал этот голос. Красноволосая.
— И что с того? — отозвалась другая.
И ее голос я тоже узнал. Это Марла, «мамочка» арестантов. Тоже подбивала ко мне клинья, но когда поняла, что ловить нечего, оставила в покое.
— Ты только себе хуже делаешь.
— Нет, это ты мне хуже делаешь. Подставила, отправила на штрафные работы, настроила против меня всех…
— Извини, милая, но это все я делаю не из природной вредности. Я просто подталкиваю тебя к нужному решению, — заворковала Марла. — Пойми, Хальд не станет ничего у тебя требовать, он мужчина нежный, терпеливый, ему хочется, чтобы все было по согласию…
Красноволосая засмеялась и зло повторила:
— Нежный? Терпеливый? По согласию?
— Глупышка, — насмешливо, покровительственным тоном проговорила Марла. — У всякого терпения есть свои пределы. Я просто не хочу, чтобы Хальд потерял это самое терпение и сделал что-то плохое.
— Да, ты хочешь, чтобы терпение потеряла я, чтобы мне надоело батрачить впустую на мусорке, и я прыгнула бы к нему в постельку, а он похвалил бы тебя за хорошо сделанную работу.
— Да, этого я и хочу, — согласилась женщина. — Мне срок скостят, да и тебе срок скостят, если ты согласишься. Пойми, Тана, мне тоже все это претит, но надо думать о своей жизни, о своем комфорте. Я не знаю, чем ты зацепила Хальда, но он настроен решительно, у него глаз горит. Пока что ему твои отказы приятны, он воспринимает это как игру, но еще немного и он перегорит, и тогда я не знаю, что он сделает. Сдайся ему сейчас, и тогда он будет даже чувствовать себя виноватым, и скорее тебя отсюда вытащит. А если не сдашься, он обозлится и точно испортит тебе существование.
— Как будто мое существование итак не испорчено!
— Поверь, будет хуже. До конца недели думай еще, а потом он тебя позовет.
— Тут и думать нечего. Можешь в сотый раз доложить своему похотливому хозяину, что я не согласна. Лучше я всю жизнь в мусоре буду рыться.
— Вот и будешь рыться, — пообещала Марла. — Так и проведешь остаток жизни: без эо, в нищете, в окружении мусора, горько сожалея о потерянных возможностях. Гибкой надо быть.
Тана неожиданно взвилась:
— Гибкой? И ты туда же? А я вот не хочу быть гибкой! Я считаю, надо быть твердой и стоять на своем!
— Ну и стой, — усмехнулась Марла. — Каждый развлекается, как может.
С этими словами Мамочка ушла, оставив Тану одну.
Девчонка какое-то время не двигалась, слышно было только ее сердитое шумное дыхание. Затем она вздохнула и села прямо на землю; я услышал, как приминается травка и ломаются стебельки цветов. В таком положении она могла уже разглядеть, что на лавке кто-то есть, но девушка не ушла, возмущаться не стала, так что я сделал вывод о том, что она на лавку не смотрела вовсе.
Как и вчера, как и позавчера, энергетическая связь нас притянула друг к другу, мы пришли в одно и то же место в одно и то же время. Главное, не шевельнуться, не выдать себя, а то эта Тана решит, что я нарочно ее преследую, и устроит скандал так, как она умеет.
Я смотрел в небо, девушка молча сидела — и, вероятно, смотрела в землю.
Послышался тихий всхлип… шмыганье… сердитый вздох. Красноволосой хочется выплакаться, а она себе не позволяет.
Лысый ошибся: она не спит со старшим надзирателем и, судя по всему, копаться в мусоре будет до скончания веков. Я вспомнил надзирателя, его смазливую наружность, приглаженные светлые волосы. Он даже с виду скользкий, диагноз можно ставить сразу — мудак, упивающийся властью.
