— Чтобы тебе, милашке совестливой, было потом со мной неудобно. Или чтобы потом, как-нибудь, невзначай бросить: «А я с твоей девушкой целовался, знаешь?» Центы любят такие штучки.
Тана снова спрятала голову в коленях и погрузилась в напряженное молчание. Или обдумывание.
— Это тебе мешало? — спросил я, глядя на девушку. — Эта невинная сделка с Регнером? Поэтому ты от меня бегала, поэтому не давала нам шанс?
— Да какой шанс? — пробубнила она сердито. — У нас ничего не может быть.
— Сжа-а-алься, дубовая моя, ответь, — попросил я, вплетая в голос наигранные веселые нотки. — Что мешает нам быть вместе? Хотя бы ненадолго?
— Идиот, — неразборчиво ответила она, но я все правильно расслышал и уточнил:
— Нам мешает быть вместе то, что я идиот?
— Да! Нет, — туманно ответила она и, резко подняв голову, посмотрела на меня своими восхитительно выразительными глазами. — Зачем ты все это устраиваешь, Найте? Я ведь даже не привлекаю тебя… по-настоящему.
Мои брови приподнялись.
— Если бы не эо-связь, ты бы никогда не посмотрел в мою сторону. Я ведь не такая, как О-Тайла или Лария, или даже Марла, у меня нет ни красоты особой, ни магнетизма, а все прочее слишком заурядно, — объяснила она, и угрюмо шмыгнув носом, закончила: — Я вообще проблемная.
— Любовь зла, — печально вздохнул я.
— Любовь, — повторила она глухо. — Любовь… да ты хоть знаешь, что это такое — любовь?
Как правило, закидоны Таны меня забавляли, но не в этот раз; меня тянуло к ней сильнее, чем обычно, и мутило голову. Во всем мы уже разобрались, что снова ей мешает? К чему она приплетает любовь? Зачем?
— А ты будто знаешь, что это? — поддел я. — Ты та же Лария, только красноволосая. Та же самая фанатка, которая влюблена в образ, который не существует. Настоящий я тебе не нравлюсь, тебе подавай Найтика Малейвика десятилетней давности — возвышенного, идеалистичного юнца с взором горящим! То, что ты себе придумала, это фанатизм, а не любовь!
— А ты за мной бегаешь, потому что тебе нравятся особенные ощущения от нашей связи. Все эти всплески энергий, интересные штучки, которые большинству не доступны. Поэтому ты и доволен связью, наслаждаешься ей, — ответила она, явно задетая моими словами. — Признай, ты же за этим пришел — новенькое испытать, пока есть возможность, пока меня не освободили? Хочешь узнать, каково будет со мной во всех смыслах слиться? Я ведь твою похоть чувствую! Разгорелся весь!
Святая Тана, чтоб ее!
— Это плохо? — ядовито уточнил я. — Хотеть новых ощущений? Хотеть женщину?
— Нет, это не плохо. Просто не связывай это с любовью.
Мне стало тошно. Все, хватит! Довольно с меня общения с этой непробиваемой, душной, закомплексованной святошей!
Я поднялся и полузадушенно сказал:
— Извините, высокоморальная гражданка Скайлер, что посмел расстроить вас своими низкими вибрациями. Извините, что мои грязные уста произносили при вас возвышенные слова. Каюсь, не достоин. И еще за то извините, что не такой, каким вы меня представляли! Желаю вам скорейшего освобождения!
Слова обжигали и меня самого, раздражали губы, как кислота, и до чего же тошно… до чего тошно! Я прошел несколько шагов вперед, ощущая, как сгущается вокруг меня воздух, и ощутил себя увязшей в чем-то липком мухой. Дышать стало нечем.
Я оступился, упал. Руки стали слабыми, я не сумел даже приподняться, и лицом ткнулся в траву.
Раздался испуганный возглас Таны.
Тана
Лицо Найте стало серым, тело обмякло, дыхание пропало. Я перестала чувствовать его энергетически. Это ввергло меня в такой ужас, что я онемела и потеряла на какое-то время способность соображать, только смотрела, смотрела на него… Когда первые страшные минуты шока прошли, я приложила ладонь ко лбу мужчины, в месте, где проходит мощнейший энергетический поток.
Ничего.
«Синдром внезапной смерти, — мелькнуло у меня в голове. — Он умер!»
— Нет, — самой себе вслух возразила я, — он не умер. Если бы умер, я бы еще ощущала затухающие энергии.
Я осторожно перевернула Найте и, торопливо сняв с себя куртку, свернула ее и подложила ему под голову. Затем прощупала жизненные артерии энергий. Все они оказались неактивными. Я ущипнула Малейва за руку — кожа была мягкой, теплой, но меняла цвет на глазах, становясь сероватой. В таком состоянии он может пробыть дни, месяцы… годы. Некоторые психокинетики намеренно входят в это особенное состояние, но перед этим тщательно выбирают место и подбирают условия, чтобы тело не испортилось за годы «сна».
Найте же отрубился прямо на ходу безо всякой подготовки, без умысла. Отрубился просто потому, что не выдержал напряжения. Сгорел, как прибор.
Это я его довела… Надо было ответственнее относиться к нашей связи, не допускать накала. Надо было продолжать обмен энергиями через кончики пальцев, чтобы не возникало этого с ума сводящего энергетического голода. Когда мы близко, голод становится сильнее, а тяга — невыносимой. Раз уж мы снова оказались в Арете, надо было наплевать на условности и остальных Малейвов и продолжить взаимодействовать. Зачем же я бегала от Найте?
Это все мои принципы. Вечно во всем виноваты мои принципы! Ну почему я такая… дубовая? Зачем стала упрекать его в ответ? Почему не сказала, что он мне нравится именно настоящий, что тот «юнец с горящим взором» был идеалом другой Таны, тоже юной, которой мир виделся черно-белым?
Я провела горячими кончиками пальцев по острой скуле Найте. Вспомнилось, как он работал на мусорке в поселении. Не жаловался ведь, не увиливал, трудился, как и все, и, если поразмыслить, насмешничал он только над теми, кто странно на него реагировал… как я, например. Те, кто относились к нему как к обычному арестанту, вряд ли могут сказать о нем что-то плохое. Порцию злобы или замаскированной насмешки получают только те, кто им восхищается, кто лезет к нему. Помню, как он отреагировал, когда я рассказала о том, что его речь в шоу вдохновила меня пойти учиться. Как он на меня посмотрел! Как назвал!
Я вдруг поняла, что нахождение на Хессе Найте никогда не воспринимал, как наказание. Он хотел быть здесь, и, по его же собственным словам, ему нравится быть «номерным» гражданином. Возможно, он чувствует вину и хочет ее отработать. Он даже изолятор воспринял спокойно — может, потому что считает себя заслуживающим его? Что, если ему хотелось на время хотя бы забыть, что он «бог», «звезда», «самый сильный психокинетик столетия»? А тут я, неравнодушная фанатка, и наша связь… Он, наверное, тоже постоянно задавался вопросом: «Нравлюсь ли я ей хоть немного настоящий, или только как ‘бог‘?»
Горечь сожаления потекла по моим венам… Не надо было поддаваться уговорам Регнера! Тогда все могло бы быть по-другому… А эта эо-связь! Как достала меня эта связь!
Вдруг я услышала шумный вздох. В инстинктивном испуге одернув руку, я посмотрела в лицо Найте. Он пришел в себя — уже! Сон на века отменяется; сильнейшему психокинетику столетия достаточно для перезарядки всего-то нескольких минут…
