— Катенька, — посидев в молчании, позвала
Ленка, — а как же наши денежки? Перепрятывать поедем?
— Да ну их! — отмахнулась я.
* * *
А потом позвонила Наташка и велела срочно ее забирать из
больницы, потому что лежать там у нее больше нет никаких сил, тем более что все
детективы ею уже прочитаны, а она худо-бедно может передвигаться на костылях.
Мы бросились за билетом на самолет и на следующий день уже
мчались в Геленджик. Наташку из больницы забрали и перед обратным рейсом успели
искупаться в море. По дороге у нас было достаточно времени, чтобы подробнейшим
образом все рассказать подруге. Наташка скакала на костылях, а я готова была ее
на руках носить. А еще я чувствовала себя ужасно виноватой, оттого что хоть на
мгновение могла усомниться в подруге.
К тому моменту, когда мы вернулись, дядя Юра вышел из запоя,
но, узнав, что мы летали на юг, ворчать не стал, даже наоборот, похвалил, что
мы о подруге заботимся. На машине Наташкиных родителей мы поехали на дачу, и у
меня был двойной праздник. Во-первых, я предвкушала восторг, с которым Наташка
увидит наши денежки, а во-вторых, я была за рулем, потому что подруга по
инвалидности расположилась вместе с костылями сзади.
Устроив Наташку на террасе, мы вначале полезли под крыльцо,
а потом уединились в сарайчике и вскоре торжественно разложили на столе наши
денежки. Вместе с теми, что мы прихватили у Димы, получился миллион двести
семьдесят пять тысяч. Ленка, пересчитывая пачки, дважды пила капли и время от
времени бормотала:
— Ой, мамочка, я сейчас умру.
Потом мы сидели и пялились на стол, пока Наташка вдруг не
заревела. Мы-то думали, она плачет от счастья, но все оказалось хуже некуда.
— И что мне теперь делать? — запричитала
она. — Вот я мечтала, как буду работать, потом выйду замуж за хорошего
парня, и мы будем работать вместе. И к тридцати пяти годам заработаем миллион.
А теперь он лежит на столе… Вы лишили меня мечты.
— Наташка, — заволновалась я, — ты же мечтала
о миллионе. И вот он, миллион.
— Ага. Я же мечтала его заработать, а не стырить.
Почувствуйте разницу. И что мне теперь делать, раз он у меня уже есть? По
салонам красоты болтаться с собакой под мышкой, точно я дура безмозглая? Нет
уж, спасибо. Знаете что, забирайте его себе. А я уж как-нибудь сама. В конце
концов, это вы здесь мучились, а я в Геленджике полеживала без всякой общей
пользы.
— А нам куда столько денег? — возмутилась я.
— Ну.., не знаю. Подумайте.
— Чего думать-то? Купить я на них ничего не смогу. Что
я предкам скажу?
— Соври, что ко мне устроилась работать на
полставки, — подсказала Наташка.
— И сколько я там буду получать?
— Ну, можно соврать, что тысяч пять, чтоб не вызывать
подозрение. Шмоток себе купишь, родителям необязательно знать, сколько они
стоят.
— Мы с мамой покупаем шмотки в одних и тех же
магазинах, так что ее не проведешь. Что обо мне родители подумают? Еще решат,
что я шлюха. И на фига мне это?
— Я попробую фазеру бабки впарить, — задумчиво
произнесла Ленка. — Но ведь не такую же прорву. Если твои могут решить
черт-те что, то моего вообще инфаркт хватит, а я должна его беречь, один он у
меня.
— Да… — вздохнула Наташка.
В общем, праздника не получилось. Мы сидели молча и думали,
как жить дальше.
— Может, их это.., в милицию? — предложила Ленка.
— Задолбают. Еще решат, что убили кого.
— А мы про Алину Сергеевну расскажем.
— Так решат, что ее и убили. Где ее теперь искать? А
пока не найдут, нам жизни никакой не будет.
— Наташка, — обратилась я к подруге, — Димки
теперь нет, и что там с вашей фирмой, неизвестно. Может, ты свою организуешь, а
мы там будем этими.., соучредителями? У тебя появится цель заработать миллион
не только для себя, но еще и для нас. Ну, как?
— Не знаю, — вздохнула она. — Давайте их пока
зароем. Что-то у меня глаза на них не смотрят. Если понадобятся, так всегда
можно вырыть. А мои деньги, ну, те, что у Димки взяли, делим на троих, как
договаривались. Вы их в банк можете положить, а документы оставите у меня, чтоб
предки не нашли.
На том и порешили. Баксы закопали, сто тридцать пять тысяч
поделили и отвезли Наташку к ее бабушке, которая встретила ее громким оханьем и
сразу же окружила заботой. Бабуля всегда огорчалась, что у Наташки нет времени
побыть у нее подольше, и теперь, получив внучку в полное распоряжение,
подозреваю, была счастлива, хоть и здорово за нее переживала.
А мы с Ленкой отправились впаривать ее фазеру деньги. Дядю
Юру мы застали на кухне возле плиты. Он ласково нам улыбался, слегка стыдясь,
что Ленка столь долгое время была без присмотра, причем исключительно по его
вине.
— Привет, папа, — сказала Ленка. — Хочешь, я
борщ сварю?
— А я уже… Вот, скоро готов будет, — засуетился
он. — Катюша, ты с нами покушаешь?
— С удовольствием.
— Родители еще на гастролях?
— Ага. На днях вернутся.
— Ну, слава богу.
Мы с Ленкой удалились в ее комнату Петра Ильича слушать, а
минут через двадцать дядя Юра нас позвал есть борщ.
— Папа, давай решим, что с деньгами делать, — съев
ложек пять и похвалив родителя, сказала Ленка.
— С какими деньгами? — не понял дядя Юра.
— Пап, соберись, — нахмурилась Ленка. — Мама
же звонила, ты что, забыл?
В лице дяди Юры наметилось страдание. Потом вроде что-то в
нем колыхнулось, но тут же успокоилось.
— Доченька, я это.., ты напомни папе.
Ленка вздохнула, демонстрируя родителю недовольство.
— Мама звонила, сказала, что ее дела идут прекрасно.
Помнишь?
— Да, — кивнул дядя Юра неуверенно.
— Мама оставила подводника, и теперь у нее этот..,
нефтяник Сибири. Олигарх, короче. У мамы своя машина и еще большой дом, по нему
хоть на велике езди. Это так мама сказала. А ты разозлился и сказал: чем на
велике ездить, лучше б алименты заплатила, а то ребенок вырос без матери, все
годы денег от нее ни копейки, а ребенок в драных джинсах ходит… Папа, ты чего к
джинсам-то привязался? Они не от старости лопнули, просто мода такая…
— Я, дочка… — брякнул дядя Юра и замолчал, а Ленка
продолжила:
