Часть первая
Не вините прошлое, господа,
его создавали ваши предки.
1847 год. Лондон.
Обычный, ничем не примечательный воскресный день, тихий и скучный, подходил к концу. Моросит и шуршит по крышам домов мелкий надоевший, хотя и привычный дождь. Редкие прохожие с зонтами над головой, держась ближе к свету уличных фонарей, спешат поскорее покинуть сырые лондонские улицы.
Напротив старинного особняка, что на Ломбард-стрит, под кроной большого с растопыренными во все стороны ветками дерева стоят двое мужчин. Судя по доносившему оттуда разговору, приглушаемому шелестом дождя, один из них говорит явно раздражённо, второй, напротив спокойно, совершенно не реагируя на недовольство своего товарища. Последняя фраза спокойного мужчины, что ждать придётся, возможно, долго, окончательно расстроила недовольного коллегу.
– Что-что? Ждать до ночи?.. И так торчим с самого утра. Торговец уличными балладами, и тот на нас смотрел весь день подозрительно… И как ещё полицию не вызвал?!.. А теперь до следующего утра, что ли, торчать здесь будем?..
– Чего разошёлся?.. Надо, будем и до утра… Чарльз Роуэн
[1] меня лично предупредил о важности слежки за этим иностранцем по фамилии Наполеон. Кстати, он случаем не родственник бывшего императора Франции?
– Да какая нам разница? А если он и вовсе не придет?.. Дожились, и по выходным нет отдыха. Подумаешь, Наполеон, пусть и родственник… Понаехало их тут с континента… Вон мои родственники пишут, что у них в Бельгии демонстрации всякие проходят, недовольны люди правительствами своими… Бунтуют, демонстрации там всякие… Газеты читаешь – волосы дыбом… Люди недовольны… Вся Европа бастует. Куда мир катится?.. Вот и этот французик сбежал к нам в Лондон из своей Франции от беспорядков. Тьфу… Теперь торчи здесь… Что бы он…
Цокот копыт лошадей, тащивших громыхавший по булыжной мостовой омнибус, заполненный пассажирами в отличие от буднего дня лишь наполовину, заглушил последние слова рассерженного человека. Зато через несколько секунд опять послышался строгий, начальственный голос его напарника:
– Да тихо ты! Разорался. Придёт не придёт – не наше дело. Начальству виднее… А коль и придёт, то, думаю, уже скоро. Чего ему совсем в ночь-то визиты наносить русскому послу? Поди, не друзья с ним. Так что жди, не кипятись. Нам что главное – не прохлопать этого эмигранта… И доложить… А дальше не наше дело. А что понаехало из Европы люда разного, согласен. Работы у нас прибавилось, это точно.
– А платить больше не стали. Вот и стоим мы тут под дождём… Тьфу…
Недовольный голос на несколько секунд замолк, но потом опять раздражённо произнёс: – Не прохлопать?!.. В темноте-то? Мы что, совы?
– Светло там. Фонарь у парадной… Ослеп?..
После некоторой паузы тот же недовольный человек добавил:
– Спички дай, а то мои отсырели, курить охота. Этот Филипп Моррис, что недавно табачную лавку открыл на Бонд-стрит, совсем обнаглел. Вчера шёл мимо, заглянул. Дай, думаю, куплю сигару или сигарету, побалуюсь в воскресенье, а как на цены посмотрел, чуть не упал. Уж лучше трубку курить – всё дешевле. И что обидно, супруга его, стерва, стоит и ухмыляется мне в лицо, а братец этого Филиппа на дверь этак нагло показал. Уроды…
– Так брось эту паскудную привычку. Не кури… – и, не услышав ответа, с раздражением добавил: – На твои спички… Покури, потом пройдись возле дома посла, посмотри, что вокруг делается…
– Пройдись?!.. Без зонта… И так уже промок…
– Потерпишь, не сахарный…
Вскоре разговор затих. Тишину вечерних улиц нарушали только шум проезжавших мимо конных экипажей, шаги немногочисленных прохожих да далёкий лай собак…
Странный визит
В большой гостиной особняка российского посла, удобно расположившись в глубоких креслах, придвинутых к начинавшему гаснуть камину, в ожидании вечерней трапезы сидели трое: хозяева дома и гостивший у них родственник – морской офицер в чине мичмана.
Добротная и солидная обстановка залы говорила о высоком статусе хозяина. И пусть мебель от времени несколько потускнела, в ней уже не было прежней яркости лака, зато она приобрела налёт некой романтичной старины, что только подчёркивало её качество и статутность владельца. Значимость хозяина дополнял также и григорианский камин, выложенный в стиле Палладио мрамором и элементами из тёмного камня. А вот большой ковёр на полу в общий интерьер явно не вписывался: не в меру яркий и, по всей видимости, недавно приобретённый.
Сверкая малиновыми искорками, прогоревшие дрова в камине слегка дымились: чуть-чуть попахивало дымком. Одна из свечей напольного канделябра, неожиданно пыхнув остатком фитиля, погасла и закоптила. И хотя в гостиной не стало темнее, и света было вполне достаточно, из глубины одного из кресел тут же раздался недовольный женский голос:
– Ну вот, опять сгорела, подлая! Денег на эти свечи не напасёшься…
На изящном столике с гнутыми ножками лежали небрежно разбросанные газеты, тут же – фарфоровый кофейник, вазочка с печеньем и три маленькие чашечки.
Посол России в Великобритании барон Филипп Иванович Бруннов вместе с супругой и родственником вел неспешный разговор, и все пили кофе.
В домашнем халате, с шарфом на шее, вытянув вперёд укутанные шерстяным пледом ноги, посол лениво, часто невпопад отвечал на вопросы супруги.
Родственник, прикрыв глаза, в разговоре старших почти не участвовал – дремал. Беседовали в основном супруги и то, видимо, больше для приличия, дабы уж совсем не молчать при родственнике, и по большей части говорила супруга. Был слышен её нудный сварливый голос, настойчиво намекавший мужу о нехватке денег в семейном бюджете в связи с дороговизной продуктов, свечей, а главное – дров.
Думая о своём, Филипп Иванович прихлёбывал уже успевший остыть ароматный кофе, на причитания жены только укоризненно покачивал головой и, вздыхая, бубнил:
– Это Лондон, Шарлотта! А что ты хотела, матушка: в Европе – революции, кругом – кризис. Смотри, что в Австрии венгры творят… Хотят выйти из состава Австро-Венгрии. Не позавидуешь императору Фердинанду. По его нижайшей просьбе к нашему императору русские войска усмиряют бунтовщиков. Потом опять Европа будет злословить, мол, русские – душители свободы…
И жене было непонятно: то ли муж тотчас примет меры к пополнению бюджета, то ли он осуждает англичан за скачущие цены на рынках, то ли переживает за Фердинанда. Однако что-либо уточнять она не решалась, знала – бесполезно.
Пятидесятилетний посол наружность имел, прямо скажем, совсем не привлекательную: рослый, фигура – тучная, оканчивающаяся большой бритой головой с тяжёлой челюстью. Его мясистое лицо, не выражавшее ничего, кроме безразличия, на ответственных встречах (что часто сбивало с толку противную сторону), как правило, и в домашней обстановке оставалось таким же – безучастным к житейским проблемам.
