Голоса остальных выступавших разделились примерно поровну, но с небольшим преимуществом в пользу атаки на неприятеля. Этого было явно недостаточно.
Тогда Горчаков достал из своей папки записки отсутствующих военачальников.
– Господа! Вот мнения наших коллег.
Горчаков помахал тоненькой пачкой бумаг перед офицерами.
– Читаю… Генерал от инфантерии
[107] Павел Евстафьевич Коцебу написал аж на двух листах. Он – за наступление. Адмирал Новосильский – за наступление.
Держа в руках короткое донесение Новосильского, Горчаков вопросительно посмотрел в его сторону. Тот кивнул в знак согласия.
– Так… господа, а вот мнение нашего инженерного генерала Бухмейера. Александр Ефимович. И он тоже – за наступление. Генерал-лейтенант Сержпутовский – за наступление. А вот наш Ушаков – против.
– Кто бы сомневался, – пробурчал Горчаков.
К своему огорчению, читая докладные, князь видел: голоса, отданные за выступление армии, неискренние. Между строк читаются беспокойство и неуверенность в успехе. И что самое неприятное, он, главнокомандующий, был с этим согласен. Горчаков почти наизусть помнил записки генералов, что были против наступления. Они писали: «Федюхины высоты, которые надлежало атаковать, неприступны, наши переправочные средства неудовлетворительны, берега Черной речки очень топки, дальнобойных орудий для обстрела неприятельских позиций у нас очень мало…»
Горчаков обвёл взглядом комнату:
– Кто ещё хочет высказаться?
Офицеры молчали.
– Итак, господа, большинство согласно выступить и разрушить осаду города.
Офицеры продолжали молчать: слишком большая ответственность лежала на каждом.
– Ну что ж… военачальники, высказавшиеся за решительные действия, взяли верх, а потому принимаем решение наступать, – подвёл итог Горчаков.
Голос князя прозвучал, и это слышали все, как-то неуверенно, глухо и с нотками сомнения.
– Думаю, недели на подготовку к наступлению нам хватит, господа. Нет возражений? Тогда позвольте на сим закончить. Рекомендации, господа, получите, и попрошу строго им следовать. И, в первую очередь, сие касается генералов Реада
[108] и Липранди. Вы, Николай Андреевич, – обращаясь к Реаду, сказал Горчаков, – изрядный опыт имели в кавказских баталиях, вам сам Бог велел и начинать. Двумя дивизиями, кои под ваше начало передаются, потребно заблокировать Федюхины высоты, завязать артиллерийский обстрел, но если Гасфортовские высоты не будут под нашими войсками, вам не след будет атаковать, придётся ждать моего распоряжения. Вам же, генерал Липранди, поручается овладеть высотами близ Чоргуня, обозреть позиции близ реки Чёрной, коль не будет угроз – атаковать Гасфортовские высоты… Места, Павел Петрович, вам хорошо знакомы, надеюсь, не заблудитесь.
На этом Горчаков закрыл совещание. Офицеры стали расходиться. Уже на улице один из генералов отвёл в сторону Остен-Сакена и доверительно сказал:
– Дмитрий Ерофеевич, я восхищаюсь вашей самоотверженностью, я хотел сказать то же самое, но… у меня, к стыду, не хватило храбрости.
– Ах, оставьте, – огорчённый итогами совета, ответил Остен-Сакен. – А как не принять сие губительное решение, коль рядом глаза и уши государя – барон? Князь Горчаков, конечно, человек замечательной храбрости, но перечить императору… Сие, сударь, позволительно не каждому.
Выйдя на улицу, ожидая Горчакова, Антон и Петр Иванович отошли под тень дерева. Молча провожая взглядом выходивших офицеров, Шорохов размышлял. Его поразило услышанное на совете. Он тоже обратил внимание на неуверенность командующего войсками при принятии решения. Под впечатлением от итогов совещания молчал и Антон.
Наконец, старый советник стал говорить, больше рассуждая вслух, чем для Аниканова или кого-либо:
– Кто же всё-таки прав? Я давно знаю князя Горчакова. Он всегда пользовался репутацией человека весьма храброго, честного и благородного. А теперь я вижу перед собой генерала неуверенного, нерешительного… Я, конечно, человек не военный, но принимать решение, от которого зависит судьба не только Севастополя, общим голосованием?!.. Помилуйте, это нонсенс. Как я помню, Михаил Дмитриевич одно время был начальником штаба у графа Паскевича – человека грубого, не терпящего возражений от подчинённых, да и мягкостью в общении не отличавшегося. Однако Паскевич всегда имел своё мнение – личное.
– Казалось бы, Михаил Дмитриевич, – советник посмотрел на Антона, – должен был перенять сей волевой опыт… С учётом реалий, какими бы они ни были, самостоятельно, не оглядываясь на подчинённых, принять решение… Ан нет!..
Антон не отреагировал. В ожидании своего начальника, поглядывая на выход, он слушал отставного советника рассеяно, в полуха.
Шорохов тяжело вздохнул:
– Видимо, наш князь боится ответственности. Да-с, боится…
– Как сие понимать, Антон Дмитриевич? – напомнил о себе Пётр Иванович.
Ответить Антон не успел. Показался Горчаков. За ним – Вревский. По ходу движения они разговаривали.
Запряжённая тройкой полуфура, крытая выцветшей попоной с бурыми разводами и обтрёпанными краями, проходившая в это время мимо них, привлекла всеобщее внимание. Телега была загружена телами умерших.
Сняв фуражку и равнодушно взглянув в сторону телеги, Горчаков перекрестился. Перекрестились и сняли головной убор и остальные. Почти не обращая внимания на грустную процессию, офицеры стали прощаться.
Идущий рядом с полуфурой фуршетный
[109] солдат даже не повернул головы в сторону начальства. Словно привязанный вожжами к телеге, он брёл за ней, не проявляя ни малейшего интереса к окружающему его миру. Однако, проходя мимо вставших и застывших в печальной позе денщиков, фурштат, почуяв табачный дым, принюхался и слегка повёл носом в их сторону.
Один из денщиков, немолодой солдат, заметил это движение и, вытащив из кармана кисет, подбежал к стоявшей недалеко двуколке. Покопавшись в ней, он быстро вытянул откуда-то газету, ловко оторвал от неё небольшой листок и насыпал в него из кисета табаку. Затем завернул и бегом нагнал телегу.
– Накось, сердешный, возьми, – пробормотал он.
Фурштат безучастно протянул руку, взял свёрток и, не взглянув на благодетеля и не поблагодарив его, с тем же безучастным видом поплёлся дальше.
– Может, и меня так вот провожать будет, – перекрестясь вслед полуфуре, прошептал денщик.
Вскоре телега скрылась из виду.
Старого советника вид этой телеги с окровавленными телами, который к тому же усилился разыгравшимся воображением, что там могло быть тело и его сына, шокировал. И хотя он видел подобное и вчера, пропуская телегу с телами у дома Гущина, но равнодушие офицеров его изумило.
