Вообще впечатление, которое производил Павел Степанович Нахимов на людей, не знавших его, всегда было весьма благоприятным из-за его благодушного вида, и уж точно в нём не было ничего героического. А сними с него морскую форму и надень цивильную, он окажется просто милым пожилым холостяком со многими присущими старым людям чудачествами. И одно из них было в том, что пятидесятиоднолетний адмирал всецело принадлежал морю и никакая, пусть самая что ни наесть красавица, не нарушит эту идиллию человека и моря. Нет, кто-то где-то как-то, может быть, конечно, и видел адмирала с барышней… Но вряд ли. Врут, наверное…
Матросы Нахимова не боялись, они видели в нём справедливого командира, что в матросской среде ценилось больше любви. Они всегда ему весело кланялись и называли между собой не иначе, как «наш Степаныч». Уважали Нахимова все, а особенно флаг-офицеры, они его буквально боготворили, как дети родителей. Не зря их называли «адмиральскими флаг-детьми»…
А потому, неожиданно услышав в голосе своего флагмана суровую интонацию, присутствующие удивились и сразу стали серьёзными. Наступила тишина.
– Так вот, господа офицеры, – повысив голос, строго произнёс Нахимов, – повторюсь: точность и решительность – главные наши спутники. Надеюсь, у меня не будет повода говорить вам об этом в бою.
Нахимов сделал паузу и уже своим прежним спокойным голосом продолжил:
– Трудная, господа командиры, перед нами стоит задача, не скрою. Но, повторюсь ещё раз, выхода у нас нет. Коль не уничтожим флот турецкий, те двадцать тысяч войск, что находятся в Батуми, их флот перевезёт на Кавказ, и это весьма усложнит положение наших войск в том районе. А потому не грех вспомнить слова адмирала Ушакова: «Не страшусь смерти, желаю только увидеть новую славу любезного Отечества!» Лучше, господа, и не скажешь.
Адмирал обвёл взглядом притихших офицеров. Губы его под щёточкой усов слегка дрогнули, он улыбнулся той благодушной отеческой улыбкой, которая всегда отличала Нахимова от других старших начальников и которую так любили его подчинённые.
– А вот за то, что вы, Лев Иванович, – обратился он к Будищеву, – хотите посвятить первый залп сему давнему событию, хвалю. Так все и объявите, господа офицеры, своим экипажам. Не грех вспомнить героев.
Однако буду вынужден кое-кого огорчить. Не все корабли будут принимать участие в завтрашнем сражении. Да-с, не все.
Моментально повисла гнетущая тишина. Командиры все разом посмотрели на флагмана. Нахимов увидел в глазах своих подчинённых испытующий вопрос «Кто?» и уже догадывался, что следующим будет вопрос «За что?»
Выждав ещё несколько секунд, он строгим официальным голосом произнёс:
– Фрегатам «Кагул» и «Кулевчи» предстоит исполнить другое задание. Во время сражения надо оставаться под парусами у выхода из бухты и наблюдать за неприятельскими кораблями, особенно за пароходом, который, возможно, постарается спастись бегством. Ваша задача – не дать никому уйти.
Командиры названных кораблей разочарованно вздохнули.
– За что?.. Что я скажу экипажу, ваше превосходительство? – обиженно воскликнул командир «Кагула».
Губы адмирала тронула лёгкая улыбка: он оказался прав.
– Александр Петрович
[60], – стараясь говорить как можно мягче, произнёс Нахимов, – у вас есть другое предложение? Интересно, какое?
Спицын, насупившись, встал.
– Вот видите, господин капитан-лейтенант, нет другого предложения. И потом вы, надеюсь, помните, что приказы не обсуждаются?.. А что вам сказать своему экипажу? Скажите людям честно, они поймут.
– Прошу меня извинить, Павел Степанович. Вырвалось… Простите!
– Ну-ну! – хмыкнул Нахимов. – Садитесь и думайте, прежде чем говорить.
Буфетчики стали разносить вторые блюда, собирать грязные тарелки. Разговор постепенно затих. Офицеры ели вяло, пили мало и неохотно, и вскоре все стали прощаться. Обед закончился.
К борту флагмана стали подходить баркасы. И опять, проявляя чудеса сноровки, командиры прыгали в скачущие на крутой волне, словно поплавки, шлюпки. Так прошла ночь…
И вот наступил тревожный день 18 ноября 1853 года…
Погода не баловала и в этот день. Утро было ненастным и мрачным. Всю ночь шёл дождь, косой, крупный, холодный; дул шквалистый, весьма неблагоприятный для атаки юго-восточный ветер. Часам к пяти утра погода несколько успокоилась, совсем немного утих ветер, хотя и продолжал бесноваться в такелаже кораблей, издавая завывающий, ни с чем несравнимый шум рассерженного моря. Почти чёрные с белыми барашками волны методично били в борта русских кораблей, осыпая палубы пеной и снопами солёных брызг. По небу плыли свинцовые тучи. Серый утренний туман не рассеивался, никак не наступал день… Продолжал лить дождь.
Однако вскоре между рваными краями туч появились просветы. И сразу мрачное серое пространство посветлело, слегка засинели волны, ненадолго показался горизонт. Спохватившись, тучи тут же заспешили латать дыры на небосклоне, но… поздно – день нехотя, но входил в свои права, полумрак постепенно стал растворяться. Ветер поменял направление.
На юте «Императрицы Марии» в окружении нескольких офицеров, широко расставив ноги, стоял Нахимов.
Это был уже не добродушный холостяк, а волевой командир: плотный мужчина, чуть выше среднего роста, с подстриженными усами, в надвинутой на лоб неизменной фуражке, в брезентовом плаще, из-под которого виднелся наглухо застёгнутый мундир с погонами контр-адмирала.
Тут надо пояснить: Нахимову ещё год назад был присвоен чин вице-адмирала, но… это же Нахимов, человек, далёкий от помпезности и внешнего шика.
Адмирал внимательно разглядывал в подзорную трубу размывчатые контуры акватории бухты и берега. С козырька фуражки на его лицо стекали капли дождя, и некоторые, пройдя преграду в виде щёточки усов, попадали Нахимову на губы. Не отрываясь от трубы, адмирал совсем как-то по-детски слизывал их.
Наконец Нахимов опустил подзорную трубу, посмотрел на часы и решительно произнёс:
– Половина десятого. Пора, господа! С Богом, Пётр Иванович, – обратился Нахимов к командиру корабля, – извольте поднять сигнал «Всем начать движение. Строиться двумя колоннами».
Видимо, команду флагмана ждали: не успел набор флагов доползти до верха мачты, как с соседних кораблей ветер донёс слабые звуки трелей боцманских свистков, обрывки команд, скрипы шпилей, тянущих со дна становые якоря. И тут же матросы быстро-быстро облепили мачты и реи, расчехляя и ставя паруса. Море запестрело пятнами белых полотнищ, и те, надувшись пузырями, громко захлопали.
Ближе к полудню, подчиняясь силе ветра, корабли пришли в движение: за кормой появился пенный след. Двумя кильватерными колоннами, держа весельные баркасы у борта, они последовали за «Императрицей Марией» и «Парижем». Эскадра с каждой минутой набирала скорость, двигаясь в сторону Синопа…
